Каждый день – к победе шаг.
Или смерть, или победа.
Сдайся враг, замри и ляг!
– Как взглянуть хочется, своими глазами – решился вставить он и свое слово – я бы всю жизнь отдал за один день там. И зачем Гонгури героя своего в конце назад вернул? Стал бы он там профессором истории, как предлагали. Зачем вернулся – из того мира в наш, обратно в тюрьму?
Все, вслед за товарищем Итиным и матросом, взглянули на него строго и осуждающе. И Гелий со страхом понял, что сказал что-то не то.
– А на тебя бы здесь рассчитывали? – сурово спросил Итин – Партия, Вождь, товарищи твои. А ты бы дезертировал – пусть даже и в коммунизм? Все захотят, куда легко – кто же тогда там встанет, где трудно? Революции – не по найму служат, а по долгу: там быть, куда дело пошлет!
– Правильно! – поддержал матрос – один раз себя пожалеешь, как сам не заметишь, что стал уже не наш, а "почти наш": в расход пока не за что, а довериться уже нельзя. По мне, такой хуже явного врага – с тем хоть все ясно: пулю сразу! Что говорить – прочь из отряда: завтра с обозом до станции, и домой!
Матрос взглянул на товарища Итина, ожидая его поддержки. Гелий испугался, что комиссар скажет "да" – окончательно и бесповоротно. Но Итин, чуть промедлив, покачал головой – нет.
– Балуете вы парня! – буркнул матрос – я для его же пользы, чтобы гниль малейшую без жалости выжигать! Как к зубодеру идти – если вовремя, так чуть только, а промедлишь – и весь зуб рвать надо! Урок ему будет – как коммунизму правильно учиться!
– На первый раз – простим! – ответил Итин – по первости и молодости.
Матрос хотел что-то сказать – но промолчал. Другие тоже молчали. Раз товарищ Итин сказал – так и будет.
– У нас тоже в полку, в команде музыкантской был такой же малый, даже еще младше – сказал наконец перевязанный – из гимназистов был, и потешались мы над ним, и шпыняли почем зря, и не по вине, как прежде старослужащие молодого. А сейчас бы встретил – место бы свое у костра этого уступил, и паек последний отдал. Потому что спас он нас всех – оказался тем самым барабанщиком, о котором песню сложили:
Заковали барабанщика в цепи
Посадили в каменную башню
Самой страшной мучили пыткой
Но не выдал он военную тайну.
– Не барабанщик был, о ком песня, а трубач – сказал второй боец – у Июль-Корани было, когда полк у "трехсотой" залег, огнем прижатый, и начали по нам уже их минометы пристреливаться. Надо вперед, броском – хоть половина добежит, и в штыковую – иначе все там останемся, и без пользы! А не решиться никак, потому что пулеметы – головы не поднять! И встал тогда первым трубач наш шестнадцатилетний, во весь рост, трубу вскинул – и сигнал к атаке, а вокруг него пули и осколки дождем. Если уж он – нам лежать стыдно стало: поднялись мы все дружно, штыки вперед, и пошли. А что после с ним случилось – так никто и не видел, из живых. И тела нигде не нашли.