— Нилла! Ты моя дочь…
Они помолчали.
— Как ты? — повторил он вопрос. — Получше?
— Меня вчера вечером два раза вырвало.
— Но сегодня-то получше?
— Немного… Но медсестры будят очень рано. Здесь почему-то все должны просыпаться в семь, хотя вроде и незачем, только позавтракать. Лекарства дают только в полвосьмого. А завтрак можно было бы съесть и попозже.
— Ну, семь — не так уж рано. Ты же всегда встаешь в семь, когда надо в школу? Я, когда учился в гимназии, вставал в четверть седьмого, иначе не успевал на автобус.
Нилла, казалось, его не слушала.
— Мамина тетя была утром.
— Тетя Улла?
— Да… сказала, что будет за меня молиться.
Она посмотрела куда-то мимо Пера.
— Я хочу, чтобы играли «Нирвану». «All apologies».
— Что значит — играли? Что ты хочешь?
— В церкви, — тихо сказала Нилла.
Наконец он понял, затряс головой и взял ее руку:
— Никто ничего не будет играть… в этом не будет нужды.
— А на похоронах? Сыграют?
Он кивнул:
— На похоронах — да. Когда тебе будет восемьдесят и у тебя остановится сердце на танцплощадке — тогда да. Тогда мы поставим запись «Нирваны». — Он посмотрел на часы. — Скоро придет мама. У нас назначен разговор… с твоим хирургом. Ты его видела?
Нилла сложила руки на груди:
— Д-да… он заходил вчера вечером. От него пахло табаком.
Через пятнадцать минут Марика и Пер сидели рядом за столом. Пер вспомнил слова Ниллы — от врача и в самом деле пахло табаком.
Сосудистый хирург Томас Фриш из Лунда был примерно ровесником Пера. «Фриш» по-немецки означает «здоровый» — это ли не хороший знак? Глаза у него были усталыми, но лицо покрывал загар, который иначе как здоровым и назвать было нельзя. От него исходила эманация уверенности и спокойствия.
— Это не рутинное вмешательство, — предупредил он, — даже очень не рутинное. Совсем не рутинное. Но вы можете нам верить. У нас очень хорошая, опытная и спаянная команда.
Он открыл ноутбук и стал комментировать возникающие на экране картинки, стараясь объяснить, в чем заключается операция.
Пер делал вид, что слушает, но ни слова не понимал. Больше всего ему хотелось бы уткнуть лицо в руки и так и просидеть до конца этого разговора. У него было слишком живое воображение — он представлял на месте этих рисунков живую, исхудавшую Ниллу.
Томас Фриш — пилот. Ему вменено в обязанность доставить пассажиров живыми к месту назначения. Но его-то самого на этом самолете нет — если что-то пойдет не так, он рискует только своей репутацией. С этой точки зрения хирург похож скорее на Бога, чем на пилота, подумал Пер.
— Мы знаем, что вы делаете все, что от вас зависит, — сказала Марика.