Он тогда припарковался на этой самой стоянке. И по этой узкой тропинке отнес Я.Г. на вершину холма. Он снова ощутил тяжесть ее тела, вспомнил, какой она была на ощупь, когда была еще живой, теплой и могла ощущать боль.
Эйвери по-собачьи встряхнулся. Не сейчас! Эти чувства нельзя растрачивать попусту при дневном свете. Он заставил себя оторваться от фотографии. Надо чем-то занять себя до прихода темноты.
Эйвери бережно убрал снимок под подушку и раскрыл книгу. «Черное Эхо», до прихода письма она казалась вполне увлекательной, но сейчас Эйвери потерял к ней всякий интерес. Весь последующий час он то и дело откладывал книгу и совал руку под подушку, чтобы прикоснуться к фото.
Обед принес небольшое облегчение, хотя и во время еды нога у Эйвери нервно подергивалась.
День тянулся медленно; еще одну передышку дал ужин. Свет выключали в половине одиннадцатого, но уже в половине девятого Эйвери достал из-под подушки фотографию и снова вгляделся в снимок.
Фото сняли дешевым фотоаппаратом. Все в фокусе, плоское. Человек более умелый и с техникой получше навел бы резкость на Данкери-Бикон, оставив размытым все остальное. Глаза не могли оторваться от клочка земли, ставшего могилой Я.Г., — между двумя пробившими вереск курганами в трех четвертях пути от подножия до вершины.
Чувства и воспоминания захлестнули убийцу.
День выдался ясный, не такой, как на фото. Небо было чистым, по плато гуляли люди, и пришлось выжидать до захода солнца, пока на парковке не остался один только его фургон. Лишь тогда он смог достать ее из багажника и отнести к последнему пристанищу.
Мысль о том, что ее забрали из того места, которое он предназначил для нее, и похоронили где-то еще, причиняла Эйвери боль. Где-то, куда он никогда не попадет. Местонахождение новой могилы упоминается, скорей всего, в деле, но кто даст ему эти бумаги? Все, что осталось ему от Ясмин Грегори, — воспоминания. Да эта фотография.
Если бы в кадр не влезла эта дурацкая машина, он увидел бы и могилу Джона Эллиота. Впрочем, Джона Эллиота Эйвери не жаловал: мальчишка его описал. Эйвери передернуло, когда он вспомнил зажмуренные глаза Джона Эллиота, его сопливый нос. Обделал отличные новые брюки. Пришлось выбросить и брюки, и ботинки. «Хаш папиз», недешевые, между прочим, но носить их после такого… Даже сейчас Эйвери содрогнулся.
Эйвери постарался отвлечься от этих воспоминаний, они все портили, и вернулся к фотографии. Да, машина очень не к месту. Еще одно доказательство того, что фотограф из С.Л. никудышный.
В кадр вошло крыло, боковое зеркало и часть двери. Машина была темно-синяя, марку не различить, Эйвери мог лишь сказать, что это что-то крупное и загораживает обзор.