Да, именно так: временности. Тщательно скрываемой. И потом, когда они слонялись у вокзала в поисках пристанища, и когда Алик уговаривал пожилую неопрятную даму поверить им в долг, потому что «деньги по почте перевели, нет чтобы телеграфом, но сегодня вечером уж наверняка, ну — утром завтра крайний срок, вот в залог, если хотите…» — и стянул с пальца кольцо, й у дамы заблестели глазки, и она согласилась, но назвала, видимо, непомерную цену, на что Алик тряхнул головой и сказал: ладно, сойдет, — все это время тоска росла, росла…
… Глеб просто тупо шел, куда вели, потом тупо сидел на скрипучем диванчике в почти пустой, оклеенной бумажными обоями комнатушке с низким потолком и не очень чистым окном за желтыми шторами. И только когда ушла сначала хозяйка, заперев свою комнату на два замка, а потом ушел Алик, прихватив несколько длинных серо-зеленых банкнот и надавав инструкций, как себя вести (все сводилось к одному: не открывать дверь), и Глеб остался один на один со своей тоской…
… Он побродил по оставшемуся в его распоряжении пространству: комнатке, коридору с вешалкой для одежды, кухоньке, где стоял покрытый непонятно чем стол и висело несколько шкафчиков и полочек с бедной посудой. Стены были везде оклеены бумагой, местами она отодралась, местами на ней проступили грязных пятна…
… Он набрал воды и погрузился в воду, и расслабился, и даже почти задремал. Но вода была неприятной, неуловимо нечистой…
… Вот так, значит, они живут… Живут… Дом напротив — рядом, очень близко — был грязно-розового цвета, пятиэтажный, безумно скучный: голые стены, голые окна, маленькие балкончики в монотонном порядке, заваленные бедным хламом…
… Что угнетало — так это деревни, города, станции. Не понять было, почему эти люди живут именно так. И — как они могут всю жизнь жить так…
… Первоначальный шок, вызванный вокзалом (поезд отправился на два часа позже, чем ему положено было по расписанию, и это само по себе могло произвести впечатление на неподготовленного человека, но Глеб был готов ко всему — так ему казалось… только казалось, потому что тела на полу, на узлах и чемоданах, орущие дети, вонь, а главное — равнодушная покорность, более всего цепляющая, — вызвали в памяти мощное брожение, однако вспомнилось лишь прочитанное: война, разруха, беженцы…) — этот шок довольно быстро прошел…
… В отличие от вокзального, вагонный туалет был чист, и Глеб испытал сильнейшее облегчение, потому что втайне боялся, что опять не выдержит — ведь там, выбравшись из смрада и почти ничего не соображая от брезгливости, он впервые едва не потерял контроль над собой, и Алик по-настоящему перепугался, увидев его таким… и Глеб, встретив и поняв его испуг, не то чтобы успокоился, а как бы заледенел и даже сумел сказать неожиданно для себя: «Вот теперь я тебя понимаю…» [ «Алик» — бывший сотрудник КГБ СССР, изменник и предатель, по сюжету книги активно боровшийся против своей страны; писатель постоянно стремится его оправдать и показать, что измена советской системе есть достойный уважения поступок. В данном случае А. Лазарчук доказывает, что грязные туалеты — вполне достаточная причина для государственной измены.]… Их вагон был первого класса. Здесь в каждом купе ехало по два человека, причем половина купе вообще пустовала. Но были вагоны, в которых купе были четырехместными — как тюремные каюты на судах. И были вагоны, где вообще не было купе: сплошное обитаемое пространство. В них набито было человек по восемьдесят. Опять вспомнилось, как на вокзале: война, разруха, беженцы…