Удрученный и подавленный, Голдвин вернулся домой на закате. Его лицо осунулось от усталости, а в глазах горели мрачные огоньки… Когда он тяжело опустился на скамью, Эйлит протянула ему новорожденного сына. Голдвин осторожно взял спящего ребенка на руки и внимательно посмотрел на его крохотное сморщенное личико.
— Да поможет нам Бог, Эйли. Честно говоря, никогда в жизни не видел такого маленького человечка, — удивленно пробормотал он.
— Гульда сказала, что он быстро вырастет, — с обидой в голосе ответила Эйлит. Затем, улыбнувшись, добавила: — У малыша такие же темные глаза и волосы, как у тебя. И все мужские достоинства на месте. Из него вырастет настоящий мужчина.
Расчувствовавшись, Голдвин неуклюже поцеловал жену. В его глазах заблестели слезы.
— Подумать только, это мой сын, — прокашлявшись, произнес он. — Нам нужно подумать, как жить дальше. — Он вернул ребенка Эйлит, встал со скамьи и пересел на стул, стоящий у окна. Ульфхильда поспешила к хозяину, чтобы снять с него ботинки — рана не позволяла ему наклоняться. Сигрид принесла эль и хлеб.
— Что говорят в городе? — поинтересовалась.
Эйлит, когда Голдвин, сначала неохотно, но потом с все большим аппетитом взялся за еду.
— Герцогу Вильгельму предложили корону Англии и завтра-послезавтра Лондон официально сдастся на милость победителя. Армия Гарольда разбита, а новую собирать некому: лучшие воины погибли…
— Значит, норманнская армия войдет в Лондон? — настороженно уточнила Эйлит.
Голдвин, энергично работая челюстями, кивнул головой.
— Сопротивляться бессмысленно. К тому же все в один голос утверждают, что норманнский герцог — человек чести. В случае добровольной сдачи он обещает снисхождение. — Голдвин вперил взгляд в спящего на руках матери младенца. — По крайней мере, теперь мы знаем, чего ждать. — В его голосе явно угадывалось облегчение. — Неопределенность страшнее всего.
Спустя два дня норманны победным маршем вступили в Лондон.
Разлученные войной, супруги де Реми благополучно встретились в сент-этельбургском монастыре. Обвив руками шею Оберта, Фелиция приветствовала его потоками слез и страстными поцелуями.
— О, Оберт! Я боялась, что больше никогда тебя не увижу, — рыдала она. — Каждый день без тебя был настоящей пыткой.
— Я знаю, знаю, — ласково шептал Оберт, поглаживая жену по спине. — Вдали от тебя на мою долю выпали те же муки. Мое сердце рвалось к тебе.
— Подарок, каким ты меня наградил, напоминал о своем папаше ежечасно, — фыркнула Фелиция, положив руку на свой выпирающий как шар живот. — Сначала у меня чуть не случился выкидыш, а теперь наше дитя никак не хочет выходить из меня.