— Как давно это было,— покачала головой Анна Васильевна.
— А что было двадцать седьмого сентября на Эйфелевой башне? — не выдержала Наташа.
Анна Васильевна молчала.
— Хорошо было,— ответил генерал Кузнецов и твердо добавил: — Всем.
— Анна Васильевна,— горячо, так, словно собиралась сообщить о чем-то важном, сказала Алла Кондратьевна.— Вы мне сегодня всю ночь снились! И такой сон интересный... Что вы с Анатолием Яковлевичем уезжаете, я пришла попрощаться, а в комнате пусто, только стол и к столу, к ножке, собака лохматая привязана. Вы не беспокоитесь, это хороший сон, если собака привязана.
— Спасибо,— не поднимая глаз, ответила Анна Васильевна.— Я не беспокоюсь.— И уже другим тоном, чуть виновато, спросила у генерала Кузнецова: — Как тебе тут? Не холодно ночью?
— Нет. Я окно открывал. В лес.— Генерал Кузнецов посмотрел на охотничий домик, на поляну, на лес и снова на Анну Васильевну.— Хорошо тут у вас. Так давно мне хотелось пожить в лесу!.. Хоть несколько дней. Без телефонов, без адъютантов. Без пакетов с сургучными печатями. А тут так тихо, что слышно, как вдали, в селе, петухи поют. Голубика вокруг. Хочешь? Я собрал.
На острове, над сиренево-розовым вереском сизым дымом стелилась голубика — крупная, прохладная. Сережа машинально сорвал несколько ягод, и они сразу же растаяли во рту, оставив свой сладковато-терпкий, с кислинкой вкус.
— Нет, спасибо. Я не ем голубики,— уклончиво ответила Анна Васильевна.
Григорий Иванович коротко рассмеялся.
— До сих пор забыть не можешь? — И пояснил генералу Кузнецову: — Напугали мы ее голубикой.
— Каким образом?
— А так. Пошли мы вчетвером — я с Сережей и Виктор с Наташей. Осень, день короткий, рано стемнело. И совсем мы по-городскому заблудились. Ночевали в шалаше, на лапнике. Аннушка ночь не спала, утром все село на ноги подняла... Да, Наташа, — добавил он, все еще улыбаясь своему воспоминанию. — Уедете вы. Забудешь ты и вкус нашей голубики. Скучно нам с Сережкой без вас будет. Непривычно.
Сережа посмотрел на отца. Понимал ли он, как будет без Наташи ему, Сереже?
— И нам, Гриша,— растроганно отозвалась Анна Васильевна.— Уже никогда не будет у нас таких друзей.
Сережа вспомнил, как они заблудились. И как Наташа радовалась тому, что они заблудились...
Возвращались они тогда темно-серым рассветным лесом, и от влажной лесной подстилки остро пахло... В день рождения Сережиной мамы Григорий Иванович открыл бутылку золотистого венгерского вина «Токаи». Пробка от этой бутылки пахла, как осенняя лесная подстилка — остро и грустно, так, словно происходит что-то такое, что уже никогда не сможет повториться. И в самом деле, это уже никогда не повторится. Нет больше на свете Виктора Матвеевича...