Дэвид глядел внутрь через прозрачную крышку. Там лежала, свернувшись, ржавого цвета змея толщиной с предплечье взрослого мужчины. Она тряхнула погремушкой, и раздался резкий, будто упрек, громыхающий треск.
Калеб поставил ящик на пол и достал из коробки другой.
— Так поступать велит нам Библия. Евангелие от Марка, глава седьмая: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; будут брать змей». — Он вытащил третий ящик и поставил поверх первых двух. — Я эти ящики вытащу наружу и почищу, пока Грэддик не приехал. А вы отдохните тем временем. Там говядина есть в буфете, если голодные.
Джошуа со своей собакой вышел вслед за Калебом. Старик-отец остался сидеть за столом, поедая тушенку прямо из банки, а Майкл свернулся на одеяле. Моника села рядом с ним, спиной опершись на фанерную стену. Лицо у нее было мрачное и усталое.
Дэвид сел рядом.
— Что с тобой? — спросил он тихо, на случай, если старик слушает.
Моника, глядя на Майкла, покачала головой:
— Теперь у него никого нет. Даже деда.
— Ты насчет Амила напрасно волнуешься. Там все будет в порядке, федералы его отвезут в больницу.
— Я виновата. Меня интересовала только эта теория, ничего больше. Плевать мне было на все прочее. — Она поставила локти на колени, обхватила руками голову. — Права была мама. Сука я бессердечная.
— Послушай, ты же не виновата. Это…
— Да и ты не лучше! — Она подняла голову и посмотрела на него с вызовом. — Ты что будешь делать, когда найдешь единую теорию? Или ты так далеко не заглядывал?
Если честно, то нет. Единственное, что у него было, это неопределенное указание доктора Кляйнмана: сбереги теорию.
— Мы должны вверить эту теорию какой-нибудь нейтральной стороне. Скажем, какой-то международной организации.
Моника скривилась:
— Чего? Отдать в ООН на ответственное хранение?
— Может быть, не такая уж дурацкая идея. Эйнштейн был активным сторонником ООН.
— Да провались ты со своим Эйнштейном!
Это было сказано достаточно громко, чтобы старик услышал. Он поднял голову, оглянулся через плечо, и Дэвид улыбнулся ему — дескать, все в порядке, — и снова повернулся к Монике.
— Тише говори, — прошептал он. — Старик слушает.
Моника подалась к нему, губами к уху.
— Эйнштейну надо было уничтожить теорию, как только он понял, насколько она опасна. Но он слишком, черт его побери, ценил свои уравнения. Тоже бессердечная сволочь.
Она смотрела в упор, горя желанием затеять ссору. Но Дэвид не стал отвечать, и через некоторое время это желание у нее прошло. Зевнув, она отодвинулась на пару футов и легла на серое одеяло.