Ганс Вальтер Кляйнман, один из величайших физиков-теоретиков нашего времени, захлебывался в собственной ванне — чьи-то длинные жилистые руки прижали его плечи к фаянсовому дну.
Хотя воды было всего тридцать сантиметров, сильные руки не давали Гансу поднять лицо на поверхность. Он цеплялся ногтями за чужие пальцы, пытался разжать их хватку, но этот человек был «штаркер» — здоровый молодой хулиган, а Ганс — семидесятидевятилетний старик с артритом и больным сердцем. Он метался, стуча ногами по стенкам ванны, теплая вода плескалась над ним. Нападавшего он не видел — лицо виднелось размытым пятном. Наверное, штаркер залез в квартиру через открытое окно возле пожарной лестницы, потом пошел в ванную, поняв, что Ганс там.
Он отбивался, но давление в груди нарастало. Начавшись в середине, прямо под грудной костью, оно быстро охватило всю грудную клетку, стиснуло легкие, в считанные секунды поднялось к шее горячей тугой петлей, и Ганс, давясь, открыл рот. Теплая вода хлынула в глотку, он полностью поддался панике, стал первобытной извивающейся тварью в своих последних судорогах. Нет, нет, нет-нет-нет!
Потом он затих, и, теряя зрение, увидел лишь рябь на поверхности в сантиметрах над собой. Ряд Фурье, подумалось ему. И какой прекрасный.
Но это был не конец — пока. Придя в себя, Ганс обнаружил, что лежит ничком на кафельном полу, выкашливая воду. Глаза жгло, желудок сводило судорогой, каждый вдох давался с трудом. Возвращение к жизни оказалось болезненнее умирания. Внезапно он почувствовал резкий удар между лопаток и услышал жизнерадостный голос:
— Пора просыпаться!
Незнакомец схватил его за локти и перевернул — Ганс ударился затылком о мокрый кафель. Все еще тяжело дыша, он смотрел на бандита, склонившегося над ним на коврике ванной. Крупный мужчина, килограммов сто, не меньше. Под черной футболкой бугрятся мышцы, камуфляжные штаны заправлены в черные кожаные ботинки. Лысая голова, непропорционально маленькая для такого тела, черная щетина на щеках, серый шрам на скуле. «Наверняка наркоман, — подумал Ганс. — Вот он сейчас меня убьет, все тут перероет в поисках ценностей, и лишь тогда до этого поца дойдет, что у меня не было ни цента».
Штаркер растянул губы в улыбке:
— Ну, вот теперь и поговорим? Меня можно называть Саймоном, если вы не против.
Непривычный акцент этого человека Ганс не определил. Маленькие карие глаза, крючковатый нос, кожа цвета старой кирпичной кладки. Лицо неприятное, но неопределенное — может быть испанец, турок, русский, кто угодно. «Что вам надо?» — попытался сказать Ганс, но получился лишь очередной рвотный звук.
