— Вы хотите сказать, что первый раз их выбросил не он?
— Нет, это кто-то решил пошутить. Но они навели его на мысль. Он увидел в них знак Божий. Через два года он стал выбрасывать там обувь жертв. Она всегда была проблемой. Одежда разлагается довольно быстро. Но ботинки — гораздо дольше. Джон велел ему бросать их в помойку где-нибудь в Санта-Фе. Люк не мог себя заставить это делать — как не мог заставить себя войти в церковь и помолиться за свою душу. Но он мог бросать обувь около церкви в надежде, что будет прощен и что жертвы его семьи обретут спасение.
— А на следующий год он бросил ботинки вместе с ногами, — сказал сержант.
— Джон не знал, что он их взял. Когда узнал, он посадил Люка под замок. Однажды утром Люк вырвался наружу, ушел в поля, встал на колени и перерезал себе горло от уха до уха.
Наступило молчание. Снаружи, у кучи свежевывернутой земли, кто-то крикнул, что нашли еще фрагменты тел.
* * *
Ромеро взял отпуск по болезни. Четыре года он раз в неделю ходил к психиатру. Когда он слышал, как кто-нибудь объявляет себя вегетарианцем, он отвечал: «Да, я тоже был вегетарианцем, но теперь я плотоядный». Конечно, на одном мясе существовать он не мог. Организму человека нужны витамины и минералы, которые дает растительная пища, и хотя Ромеро пытался заменить их витаминными таблетками, оказалось, что нельзя прожить без объема, даваемого этой самой растительной пищей. И потому он мрачно ел овощи, но при этом всегда думал о тех восхитительных, неимоверно больших сияющих, очень здорового вида помидорах, огурцах, перцах, баклажанах, капусте, бобах, горохе, моркови и редиске, которые продавали братья Парсонсы. Вспоминая, чем их удобряли, он жевал, жевал, жевал, но овощи всегда застревали у него в горле.
Нил Гейман
Сувениры и сокровища: История одной любви
Можете назвать меня ублюдком, если хотите. Это верно, причем во всех смыслах. Мама родила меня через два года после того, как ее заперли ради «ее собственной пользы», и было это в 52-м, когда за пару горячих ночек с местными парнями можно было заработать диагноз: клиническая нимфомания, после чего вас убирали с глаз долой — «для защиты вас самих и общества» — всего лишь по указу «высшей инстанции» в лице двух врачей. Один из двоих был ее отцом, моим дедом, а второй — его партнером, с которым они делили врачебную практику в Северном Лондоне.
Так что, кто был мой дед, я знаю. А вот мой отец… им мог быть кто угодно, кто соблудил с матерью в здании или на участке «Приюта святого Андрея». Чудное словечко, а? Приют. Хочешь не хочешь, подумаешь об убежище: этакое тихое местечко, где тебя укроют от полного опасностей и жестокости старого доброго большого мира. Та еще дыра, этот приют. Я съездил поглядеть на него в конце семидесятых, перед тем как его снесли. Там все еще воняло мочой и сосновым дезинфицирующим средством для мытья пола. Длинные, темные, плохо освещенные коридоры с гроздьями крохотных, похожих на камеры комнатушек. Если б вы искали ад, а нашли «Святого Андрея», вы б не разочаровались.