Я не помню, как ходил в мастерскую. Наверное, я ел и спал, но не помню, как я это делал. Единственное, что осталось в моей памяти после этих двух месяцев, — пустые холсты. Я не мог вынести это пустое белое ничто. Я должен был заполнить эту пустоту, и я сделал это. Я писал одну картину за другой, но это не помогало. Покой словно танцевал на кончике кисти, заставляя меня рисовать еще и еще, чтобы поймать его. И наконец в один прекрасный день я понял, что пытаюсь догнать тебя, Джози. Вот о чем была эта картина — вот о чем они все. Ты принесла в мою жизнь смех, радость, свет. И я, как дурак, оттолкнул все это и продолжал отталкивать, пока ты не оставила меня одного. Без тебя все, что у меня осталось, это темнота. Солнце вставало и садилось, но его лучи не касались меня. Я не мог больше так жить, поэтому и связался с Джорджем.
Он поднялся и стал мерить шагами ее маленькую гостиную, пытаясь прогнать отчаяние и пустоту, которые были еще так свежи в его памяти, и нависали над его будущим. Чейз решился взглянуть на Джо. Ему показалось, что морщинки вокруг ее рта смягчились, но она сидела так тихо, что он не мог понять, какие чувства действительно обуревали ею.
— Почему же ты просто не позвонил мне? — Ее ничего не выражающий голос не позволил ему разобраться в том, что с ней происходило.
Чейз остановился и посмотрел в единственное в комнате маленькое окошко.
— Извинения — лишь пустая трата слов. Я понял, что должен сделать кое-что, прежде чем просить тебя снова поверить мне.
Она изучала свои скрещенные пальцы.
— А как же записка, которую я тебе написала?
— Она дала мне надежду, — признался Чейз, — но очень скоро я понял, что должен перестать жить в прошлом. В первую очередь для самого себя. Господи, я даже не могу тебе описать, каким идиотом я себя почувствовал, поняв наконец, что позволил Лорне и ее предательству сопровождать меня всю жизнь… Когда мои картины были снова выставлены…
Он, казалось, готов был взорваться. Джо прекрасно понимала, что он чувствует, и помнила, как впервые увидела свое имя на обложке книги в витрине магазина. Она стояла у прилавка несколько часов подряд, пока кто-то не купил книгу, и последующие недели она была на седьмом небе от счастья. Если она больше ничего не дала ему, этого было уже достаточно много.
— Мои поздравления, Чейз, — сказала она, вставая с кресла, и вышла в маленькую кухню, чтобы приготовить чай. На самом деле она пыталась скрыть от него свои слезы. Во всех его страстных признаниях он ни разу не сказал то, чего она так долго ждала.
Комок в горле растаял, и она заговорила снова, гордая тем, как уверенно звучал ее голос: