— Тогда объясни.
— Вот это ты должен был спросить у меня в первую очередь, а не сейчас. Так что теперь это уже не имеет никакого значения. На самом деле, наверное, даже хорошо, что так получилось. Ты бы сделал предложение, и я бы приняла его, даже не понимая, что рано или поздно что-то в этом духе произойдет и все полетит к черту. Нам обоим будет лучше, если я просто уеду домой.
— Ну и кто теперь струсил?
— Это не страх, Чейз, это реальность.
Ее гнев исчез так же быстро, как и появился, оставив ее, бледную и дрожащую, перед лицом его недоверия. Она разложила продукты, не глядя на него, не прикасаясь к нему, хотя несколько раз проходила совсем близко. Ее запах и нежная красота, ее врожденная грация убивали Чейза, ведь он знал, что очень скоро она будет далеко от него и физически, и эмоционально.
Мысль о том, что он никогда больше ее не увидит, повергла его в панику, которая по капле подтачивала его страх и злость. Чейз смотрел на Джо, видел ее блестящие глаза и погрустневшие черты и понимал, что настоящий предатель он. Она всем сердцем доверилась ему с первой минуты, а он разрушил это все походя, как раздавил бы паука своим тяжелым ботинком. Ему было бы легче, если бы она кричала или била посуду, все было бы лучше, чем это спокойное, сдержанное молчание.
— Джо, — тихо позвал Чейз.
Она не ответила.
Когда она проходила мимо, он поймал ее за руку.
Джо остановилась, не глядя на него. Только бешено пульсирующие вены выдавали ее волнение.
— Не отправляй дискету Джорджу — это все, что я прошу.
Джо вырвала руку, сделала несколько шагов в сторону и гордо вздернула подбородок. В ее глазах была боль, блестевшая слезами, которые она даже не пыталась сдерживать.
— Оставь дискету себе, Чейз.
Чейз почувствовал, как его захлестнула дикая надежда.
— Я не хочу, чтобы все было так просто. — Джо выронила маленькую пластиковую дискету. — Я проделала большую тяжелую работу для создания этих сюжетов, и ты не можешь заставить меня выбросить все это.
Она внимательно посмотрела в его лицо, надеясь увидеть там хотя бы легкий оттенок понимания того, почему она не хотела выбирать между ним и карьерой. Но увидела одну упрямую уверенность. Для Чейза существовали лишь белый и черный цвета, он не допускал мысли о том, что может быть что-то среднее. Она поняла, что, если сейчас не откажется от карьеры, он больше не предложит ей выйти за него замуж. Ей стало грустно, ведь Чейз был единственным, кто мог бы понять ее; он испытывал то же самое, когда писал свои картины.
— Мы можем поговорить об этом завтра? Когда оба немного поостынем? — спросил Чейз.