Юрий Иваниченко
В краю родном, в земле чужой
ПРОЛОГ
- Потерпи. Сейчас будет больно, - сказал хирург.
И стало больно.
Дмитрий Кобцевич застонал и заскрипел зубами, а потом - как диафрагму перед глазами свели, - операционная потемнела и пропала. Боль - тоже. И в темном пространстве...
... И в темном пространстве высветилось два силуэта, а затем фигуры подступили ближе, и у того, который коснулся плеча, оказалось лицо Вадима. И голос - тоже, вот только заговорил он с совершенно неожиданной сварливой интонацией.
- Ну что, доволен? Замкнул круг? "Что еще за круг?" - подумал Кобцевич.
- "Что за круг, что за круг", - передразнил псевдо-Вадим, - тот самый. От Случанки до Яузы.
"Ничего не понимаю", - с горечью подумал Дмитрий и даже, кажется, вслух попросил:
- Не розумем, проше пана. Hex пан пояснить...
- Ага, - обрадованно сказал псевдо-Вадим, - польский вспомнил.
Второй же силуэт в это время подвинулся поближе:
- А прадеда своего вспомнить не желаешь? Или подставу вместо него?
И тут второй наклонился, так что скрипнули ремни, на красивом мундире, и на Дмитрия глянуло его собственное лицо, только молодое и с тоненькими усиками; и вот псевдо-Дмитрий выпрямился, отодвинулся, но Кобцевич успел увидеть на его шее, между воротом доломана и ухом, глубокий открытый бескровный разрез.
- Вы умники, - продолжал сварливо псевдо-Вадим, - и в Бога не верите, и Божий Замысел по-своему перетолковываете. А что выходит? Ну, замкнул ты малый круг, от спасения до спасения, а того ли ты спас? И от чего? По Замыслу ли ты поступил? Свой узел ты распутал, а сколько чужих завязал? Сколько судеб исковеркал?
Псевдо-Дмитрий вдруг сказал, - польской скороговоркой, но почему-то Кобцевичу все стало совершенно понятно:
- Пусть живет. Сам еще увидит, под чьи знамена становиться, и что из благих намерений получается. Достаточно, что теперь от нижних он отпал. А что простится- то не нам судить...
... Тайная диафрагма распахнулась, и стало светло и больно.
Тяжелое августовское солнце клонилось к закату, где-то далеко гудело и звякало, и Кобцевич вдруг подумал, облизывая запекшиеся губы, что год уже не смотрел - долго и внимательно, - на небо.
ГЛАВА 1
Дима Кобцевич не считался великим физиогномистом, но средним - вполне. Погоны обязывали. Точнее - наоборот. Если не умеешь наблюдать, вычислять движения мысли, сравнивать, анализировать - никакой из тебя не оперативник, и не видать тебе карьеры. Конечно, если ты не потомственный персональный пенсионер, и тебя не толкает всю жизнь сильная лапа - до тех пор, пока сам уже не сможешь толкать, подбирать себе эстафету, сменщиков, верных людей, верных уже оттого, что знают: сами по себе ни шиша не стоят. Короче, если ты не на эскалаторе, а на лестнице. Шаткой и обязательно короткой, не до верху, стремянке.