Рубен медленно повернулся, глаза его сузились. Из-под полуопущенных век он принялся лениво оглядывать обнаженное тело жены. Пена почти осела, и бедра, грудь, округлые колени и живот Энн светились сквозь воду.
— А тебя никто и спрашивать не станет. Мы на Суэньо, здесь твое мнение никого не интересует.
Энн села, задыхаясь от гнева.
— Если ты полагаешь, что я стану пресмыкаться перед тобой, как твои слуги, то ты жестоко ошибаешься, сеньор Каррильо де Асеведа. Пусть тебе удалось снова затащить меня сюда, но я уже не та девчонка, для которой ты был единственным светом в окошке. Я теперь гораздо сильнее и имею право голоса.
На Рубена ее пылкая тирада не произвела ни малейшего впечатления. После приезда он успел побриться и переодеться в обычную для жителей острова одежду — белые брюки и свободную блузу. И сейчас у него был вид настоящего плантатора, помыкающего рабами. Глаза его смотрели отчужденно, словно не видя Энн.
— Если у тебя и впрямь есть голос, то я, конечно, должен его услышать.
Энн на мгновение растерялась.
— Ну… да, — неуверенно протянула она.
— Тогда почему же я не услышал его, когда ты недавно кричала?
Стало быть, он слышал ее крик, но решил не обращать на него внимания. Сердце Энн пронзила острая боль обиды. Не помня себя, она зачерпнула пригоршню воды и плеснула ею в Рубена один раз, второй, затем стала бить по воде руками, обливая его с головы до ног.
Рубен резко наклонился и, выдернув Энн из ванны, поставил ее на скользкий мраморный пол.
— Все, мое терпение лопнуло.
Все тело Энн покрылось гусиной кожей, — не столько от прохладного воздуха, сколько от неловкости. Но ей уже было на все наплевать.
— Можешь издеваться надо мной, я вытерплю, только не отнимай у меня Стивена! — взмолилась она. — Не знаю, что за игру ты затеял, но это нечестная игра!
Рубен подтащил ее к себе так, что она прижалась бедрами к его ногам.
— Это вовсе не игра. Игры давно кончились. Теперь началось возмездие.
Энн бросало то в жар, то в холод, голова шла кругом, ее поташнивало.
— Наказывать за меня Стива — это несправедливо!
— Я наказываю не Стивена, а тебя. Ты лгала мне, опозорила меня, украла у меня…
— Если ты о драгоценностях…
— Да плевал я на драгоценности! Я говорю о моем сыне. Он ведь мой, не так ли?
— Разумеется, твой! Ты только посмотри на него. У него твои глаза, нос, рот. Он же вылитый ты!
— Тогда мои действия вполне оправданны.
Рубен прижал обнаженное трепещущее тело Энн к своему и накрыл ее рот своими губами. Это был поцелуй, полный страсти, он словно вобрал из легких молодой женщины весь воздух, — вместе с ее невысказанным протестом. Рубен целовал ее до тех пор, пока у Энн не подогнулись ноги, а перед глазами не заплясали золотые искорки. Вся дрожа, она вцепилась в его блузу, чувствуя под пальцами частые удары его сердца.