— А вы сначала спросите, прежде чем обвинять, сначала выслушайте! Если я и привел в движение громоздкий аппарат устрашения, то именно для того, чтобы не пришлось им воспользоваться. Я хотел, чтобы, увидев эти страшные орудия, свидетели отказались от ложных показаний и прекратили лгать. Мой метод заключался в том, чтобы извлечь из глубин напуганного сознания прошлое и будущее, нечаянно сорвавшийся с уст намек, едва слышное признание, слово, которое опасались произнести ранее. Собственно, изложив вам свой подход, сударь, позвольте мне сказать, что ваш демарш нисколько меня не удивляет, ибо он исходит от человека, который, несмотря на мою преданную службу общему делу, с самого начала отнесся ко мне с исключительной неприязнью и надменностью.
Он чувствовал, что в последних словах он, пожалуй, несколько преувеличил, однако нарыв необходимо было вскрыть, иначе между ними никогда не установится необходимое доверие, и он перестанет уважать самого себя.
— Вы забываетесь, сударь, — произнес Ленуар, и его широкое лицо из багрового сделалось пурпурным.
— Я говорю как есть. Если хотите, можете отстранить меня от расследования. Если угодно, можете потребовать моего увольнения из полиции. Если желаете скрыть правду и оставить дело нераскрытым, продолжайте препятствовать работе ваших следователей. Мне, в сущности, все равно, ибо под сомнение поставлена моя преданность делу. Когда я увижу его величество, надеявшегося, что я разгадаю эту загадку, и он спросит меня, как идет расследование, я скажу ему без обиняков, что, согласно приказу начальника его полиции, он больше не может рассчитывать на своего следователя по особо важным поручениям. Занавес опущен, господин Ле Флок. Маркиз де Ранрей отправляется охотиться на оленей в Фонтенбло. Я вас приветствую. Ваш слуга.
Николя рванулся к двери, но Ленуар преградил ему путь.
— Сударь, почему вы раньше не поговорили со мной начистоту?
Разгневанный и исполненный решимости, Николя не ответил.
— Я упрекаю себя за то, что явился вам в образе начальника, который вас недооценивает, — продолжал Ленуар. — Дела, которые вам пришлось расследовать за годы вашей службы, носили столь запутанный характер, что во мне безотчетно нарастало чувство недоверия. Боясь ошибиться, я невольно оскорбил вас и раскаиваюсь в этом. Но и вы тоже поймите мой гнев, когда я, не имея толком никаких сведений о ходе расследования, неожиданно узнаю о применении допроса с пристрастием. Недобросовестные осведомители ввели меня в заблуждение, и я об этом сожалею. Вы честный человек, иначе как вы могли со мной так разговаривать? С таким достоинством… Скажите, а вам случалось говорить в столь резком тоне с моим предшественником?