И он вызывающе посмотрел на собравшихся.
— Берно, берно, — радостно закивала Катрина. — Если броснулся абетит, сначит, фсе в порятке!
— Должен признаться, — произнес прокурор, — счастье вновь оказаться в кругу друзей несколько смягчило мое раздражение.
— Расскажите нам, что привело вас в столь скверное расположение духа, — попросил Николя. — Ничто так не помогает умерить досаду и рассеять заботы, как возможность свободно их излить.
— Воистину, мудрые слова. Вы все знаете, что я являюсь старостой прихода Сент-Эсташ и деканом приходского совета. В шесть часов вечера я явился на место, чтобы разобраться с делами прихода. Тут неизвестно откуда выскочил некий Буин и потребовал немедленно его принять. Он так шумел, что мы, в конце концов, приняли его. Раздуваясь от спеси, словно мыльный пузырь, он заявил, что был литаврщиком роты королевских жандармов.
— Да, есть такая рота, — подал голос Николя, — и еще четыре роты жандармской королевской охраны: Шаро, Ноайля, Вильруа и д'Аркура.
— Так вот, назидательным тоном он объяснил нам, что эдиктом от 1756 года король пожаловал литаврщикам своего жандармского полка право после двадцати лет службы иметь стол при дворе. А посему вышеозначенный Буин полагает, что за свои выдающиеся качества он вправе пользоваться почестями, прерогативами, привилегиями, льготами, свободами, содержанием, правами, выгодами, доходами и вознаграждениями. Речь выскочки уснащали наглые слова, возбудившие гнев всех собравшихся, среди которых я слыву самым спокойным.
— Воистину, сегодня день сутяжника, — вздохнул Николя.
— И негодяев, надувшихся от завышенного самомнения, — добавил Ноблекур, по-прежнему отличавшийся тонким слухом. — Слушайте дальше. Заносчивый субъект потребовал от нас, членов совета прихода Сент-Эсташ, немедленно оказать ему надлежащие почести и наделить его привилегиями, равно как и особым местом в церкви и должностью в совете прихода. То есть вы понимаете, что мы…
Поперхнувшись от гнева, он стал так энергично бить себя кулаками в грудь, что Мушетта решила призвать его к порядку, ударив его своей мягкой лапкой, что у нее означало последнее предупреждение перед тем, как она выпустит когти.
— Успокойся, моя красавица! Я злюсь не на тебя, умница моя. Так вот, как я уже сказал, он потребовал, чтобы ему подносили Святые Дары сразу после хора и дворянства, а уж потом всем остальным. И — мало того! — он заявил, что намерен заседать в наших собраниях и участвовать в процессиях, которые устраивает приход; дабы подкрепить свое наглое требование, он напомнил нам о королевском распоряжении от 1686 года. Короче говоря, мне показалось, что я снова слышу раздраженный голос своего друга, герцога Сен-Симона, когда он терзал нас рассказами о местнических ссорах при дворе великого короля, когда придворные никак не могли договориться, кому, где и на каких табуретках сидеть. Но герцог был орел!