И теперь, принимая эти факты за исходные, я и осмелился утверждать, что именно временное притупление бдительности населения, а не резкое возрастание численности хищников открыло волкам путь в наше уральское село. К тому же память более авторитетных тогда людей до сих пор хранит тот факт, что во всех зимних набегах из года в год участвовала лишь одна волчья стая…
Об объектах волчьей охоты и в зимнем лесу я узнавал уже здесь, в заонежской тайге. Я видел трудную тропу стаи по глубокому снегу, тропу, которая за целый день похода могла не принести животным успеха, и невольно представлял себе, насколько легче был бы путь волка по накатанной дороге, которая пролегла от деревни к деревне. Но сейчас в нашем лесу эти дороги заняты человеком, заняты прочно и весомо, и волки только в безысходном случае отваживаются посетить деревню.
Но тогда на Урале люди отступили, отложили на время ружья, и волки ворвались в село… Утром по дороге в школу мы находили следы волчьей стаи, находили оброненные в спешке остатки волчьей трапезы и по клочкам шерсти, по собачьим головам с горечью узнавали, что на обратном пути нас уже не встретят ни Дружок, ни Жучка… По утрам мы жались у крайней избы, поджидали остальных, зажигали факелы и не слишком смело отправлялись в школу по той дороге, которая стала принадлежать волкам… Память еще и сейчас прочно держит густую метельную тьму декабрьского раннего утра и далекие и близкие вереницы, кучки и толпы факелов, по которым можно было безошибочно определить, из какой деревни движутся в школу ученики… Факелы горели, роняя искры, почти гасли на ветру и снова вспыхивали желтоватым светом, освещая ребячьи руки, шапки и лица, встревоженные недетской заботой… Факелы освещали переметенную снегом дорогу и уверенно отпечатанные на снегу волчьи следы, по которым с опаской шагали стоптанные ребячьи валенки… И возможно, эта самая память, это первое впечатление и поставили передо мной преграду на пути к волку, которую пришлось долго преодолевать…
Первый раз слово «волк» было произнесено за нашим вечерним чаем где‑то в середине августа. С Янцельского озера только что вернулся Василий и рассказал о встрече со следом волчицы и волчат. В этот вечер я поднялся на бугор за деревней и несколько раз предложил животным на их собственном языке ответить: где они и сколько их тайно путешествует по округе? Подражать вою волчицы я умел не так чисто, а поэтому преподнес животным свое предложение голосом волка–самца. Эхо долго носило над вершинами елей мой вой, потом тайга успокоилась, и я снова повторил свой призыв… Третий, четвертый раз, но мне никто не ответил… Я вернулся в избу и успокоил пастухов, что волки, видимо, случайные. Но пастухи тут же после чая уселись забивать в старые позеленевшие гильзы сумасшедшие заряды пороха. В этот раз на порох дроби не полагалось: выстрелы предназначались только для вежливого предупреждения хищников. После таких предупреждений, произнесенных прямо с крыльца, на пол избы сыпалась давно высохшая замазка и глухо потрескивали оконные стекла…