Сказка оживает правдой. Исчезает лодка, весло, исчезаю я сам. Остается только утренний туман, и в этом тумане редко и грустно остается «ку–ку, ку–ку»… Он, наверное, очень устал от любви, этот отважный охотник. Следующей ночью он еще тише будет звать ее, а потом совсем отчается и куда‑нибудь улетит немного успокоить сердце…
Я часто вспоминал эту сказку уже потом, у богатого, широкого огня русской печи. Тогда у меня уже был дом, стены, крыша, тогда туман уже не трогал меня так, как тогда на берегу озера около сырого костра. Я снова возвращался к содержанию лесного рассказа и сравнивал эту историю с другой народной сказкой, тоже родившейся на Севере. В той другой сказке мать обернулась кукушкой и покинула навсегда ленивых и черствых сердцем детей… Что заставило автора нашей сказки пойти по иному пути? Или то, что нельзя все‑таки матери оставлять своих детей, или та биологическая истина, что многозначительное для доброй фантазии «ку–ку» никогда не произносится самкой кукушкой, «ку–ку» — это призыв самца, а самка кукушка может только по–кукушечьи хохотать?.. Наверное, найти истину помог бы костер на берегу озера, но костра давно нет, давно нет летних туманов. Сейчас есть печь и близкий вечерний огонь в хорошей русской печи, около которого я и окончу сегодня свой лесной день…
День был трудным, как любой день рыбного промысла в тяжелое октябрьское предзимье. Предзимье — это ничье время: ни осени, ни зимы… Осень вчера отступила совсем, потеряв последний лист с березы, а зима еще не пришла, не заявилась, не стукнула в дверь, будто ждет, когда уберутся вслед за осенью раскисшие от воды, тяжелые, низкие тучи.
Тучи еще есть. С утра они совсем закрыли небо, а к полудню опустились вниз к лодке и долго и громко перемешивались надо мной ветром. Ветер пришел откуда‑то с запада. Сейчас почти ночь. Ночь осталась за стенами дома, но все еще преследует человека, только что закрывшего за собой дверь. За окном темнота, циклон, холод, дождь и ветер. С потолка упала на стол тяжелая мокрая капля. Стук в дверь, еще, еще — стук ветра. От ветра потрескивают в окне стекла, скрипит тесина на крыше, а еще дальше только «у–у–у» — дикий, чужой голос, как глубокий и злой выдох перед дракой… А то загудит, задует, как сквозняк, что подогнали большим и быстрым поршнем. Потом стихнет, снова сорвется, и на душе становится неуютно и тоскливо от чужого голоса. Если бы не огонь в печи…
Вот, наверное, почему в Англии, туманной и сырой, в таком почете камин… От батарей, от парового отопления может быть только тепло, а от огня становится еще легко и весело. Легко и весело от жаркого шепота углей, от пляски шелковых язычков на подброшенном полене, от потрескивания дерева… Но огня у меня пока нет, пока только остывшие, потерянные было на морозе руки, и эти руки, все‑таки принесенные домой, сейчас в печи.