Я не запомнил всей песни. Да и можно ли было запомнить слова, можно ли было останавливать женщин, творящих песню у тебя на глазах, останавливать певучую северную многоголосицу, чтобы записать слова текста? Да и был ли сам текст? А может, и текст, и мелодия, и исполнение рождались всякий раз снова, всякий раз по–другому, а может, вчера рядом с еще не замерзшим озером, рядом с последними криками улетающих лебедей эта песня была исполнена совсем как‑то иначе…
Песня была про лебедей. Ее начинала тетя Граня тихим, далеким пока голосом. Голос становился шире, богаче красками и вдруг заиграл, закачался крыльями больших белых птиц, уходящих в дальнюю дорогу. Но пока пела только одна птица, она даже не пела, а откровенно прощалась с родной землей… Потом голосов стало больше. Вторая, третья птицы повторяли, повторяли по–своему слова прощания. Слова птиц сливались, терялись сами слова — и только музыка, сильная, большая музыка горя и силы оставалась вокруг… Потом птицы стихали, стихали голоса, последний далекий звук падал за ели, уходил совсем, и лебедей не стало слышно.
Песня окончилась. Никто не встал, никто даже не поправил платка, женщины молчали точно так же, как перед началом песни, и мне очень поверилось тогда, что все‑таки есть такие слова, такая музыка, после которых нельзя взрываться аплодисментами… Женщины еще не вернулись на землю, они еще были там, далеко, были улетающими птицами, и где‑то рядом с ними, но ниже, на земле, был и я, провожающий лебедей в трудную и не всегда удачную дорогу…
С той минуты я ждал возвращения старушек, ждал с каждым днем все опасливей и беспокойней… Следом за женщинами опустилась зима, упал снег, много тяжелого, глубокого снега…
Я выходил в этот снег туда, куда ушли женщины, бил встречную дорогу и не очень надеялся снова увидеть своих гостей. К снегу добавился северный ветер, термометр замерз на тридцатиградусной отметке, воздух жег легкие и резал глаза… Оттуда, где была речка Окштомка, к дому старушек лежала другая дорога. Дорога была дальняя, но менее беспокойная, и рассудок всякого, кто встретится с глубоким снегом и безжалостным морозом, должен был подсказать, что выбрать дорогу все‑таки через мой лес мог только безумец.
Но женщины снова возвращались через лес. Что вело их по трудному пути? Я не мог спросить об этом… Я просто был рад снова видеть их и снова слышать их голоса. Правда, в этот раз женщины уже не пели: впереди была тяжелая дорога. Дорогу засыпал снег, мороз опустился на землю уже после снега и не успел еще дойти через снег до болот, и теперь путника чуть ли не на каждом шагу ждала нестынущая топь, укрытая от глаз зимним покрывалом… Но дорогу все‑таки удалось пройти. Я снова провожал женщин, снова вспоминал при расставании песню о лебедях и смутно догадывался о тех причинах, которые привели еще раз ко мне моих гостей…