Дорогу размесили трактора и тракторные сани. Уже потом, когда люди переселились на новые места, трактора прошли взад и вперед по лесной дороге раз двадцать, продавили мостки, смешали полотно с канавами и оставили после себя на Прямой дороге груды искореженных деревьев и глубокие ямы, затопленные фиолетовой грязью. Наверное, трактористы были уверены, что дорога в лес больше не нужна, что люди никогда–никогда даже не заглянут обратно, но вопреки всем прогнозам лес позвал людей. И позвали прежде всего сто гектаров прекрасной земли, которую теперь отвели под отгонное пастбище и под покосы.
Первый раз от людей до конца Прямой дороги я брел восемь часов. Посреди болота ноги отказались служить, очередной стволик березы, брошенный кем‑то на жидкий торф, выскользнул из‑под сапога, и мне пришлось долго выбираться на относительно прочное место.
Без ноши, с котомкой и ружьем идти много легче по Прямой дороге, без ноши легче идти и потом, когда оканчивается глубокая черная грязь и начинается неверная светлая глина. Глина вроде бы и дает ноге почувствовать что‑то твердое, но это твердое, ты знаешь, недолго — сапог тут же скользит в сторону, и, как правило, эта сторона оказывается не всегда желанной… Когда нет дождей, миновать глину проще, но даже последнее условие не искупает тех 15 километров, которые остаются за плечами, когда ты наконец выходишь к Вологодскому ручью. Здесь, у ручья, наверное, можно передохнуть и подольше: отдых был честно заработан невеселой дорогой, где средняя скорость передвижения редко превышает три километра в час.
Через Соболью пашню и Прямую дорогу до Вологодского ручья Василий Герасимов бегает с котомкой за два часа. Но когда приходится положить за плечи не котомку, а тяжелый мешок со снастью и провизией на месяц жизни в лесу, даже мировой рекордсмен иногда вынужден передохнуть. Тогда здесь, у темного, глубокого ручья, он тоже останавливается и курит. Рядом с ним лежит на земле потяжелевший за дорогу мешок. Мешок весит немало. Вес такой ноши нередко может перетянуть за сорок килограммов, в старых понятиях — это два с половиной пуда с лихвой, а если вспомнить ту единицу измерения веса, которая служила бледнолицым завоевателям для оценки способностей индейцев переносить тяжести, то Васькина ноша порой может превысить и те сто английских фунтов, которыми гордились лучшие носильщики Североамериканского континента.
Свои сто фунтов лучшие носильщики индейских племен несли на ремнях, охватывающих голову. Может быть, именно этот способ крепления поклажи и помешал остальным носильщикам приблизиться к стофунтовому рубежу, но сто английских фунтов — это всего–навсего сорок пять килограммов: пуд муки, предназначенной для оладьев, пуд крупы и сахара и до пуда снасти и охотничьего снаряжения. В вес снаряжения у нас никогда не входил вес топора, патронташа и ружья — все это было помимо сорока пяти килограммов и вместе с сорока пятью килограммами хватало только на месяц жизни. Но бывало, что человек забирался в лес и на полтора месяца. А если к рекордным фунтам добавить, что нашим рыбакам и охотникам по весне приходилось преодолевать дорогу до Вологодского ручья без отдыха, ибо остановиться и сбросить ношу попросту было негде, то, наверное, можно предположить, что ремни на голове были далеко не идеальным способом крепления поклажи и что славяне несколько подвинули славу лесных жителей Североамериканского континента…