Она замолчала. Посмотрела на меня выжидательным взглядом. Попыталась прочесть что-нибудь по моему лицу. Но я была уверена, что сумела скрыть шок и удивление. Я привыкла к исповедям. Даже к чрезмерно драматическим вроде этой.
— Что вы подразумеваете под «кого-то уничтожаю»? — уточнила я.
Люси замешкалась с ответом. Мне было любопытно, что же она скажет. Я ожидала фразы вроде: «Это была всего лишь метафора, доктор».
Однако спустя несколько секунд она сообщила:
— Уничтожение. Понимаете? Убийство. — Первое слово Люси прошептала, и с каждым последующим ее голос становился все тише и тише. — Истребление. — И еще тише, так что я еле расслышала: — Убийство.
Выражение лица ее при этом ничуть не изменилось, однако, едва закончив, Люси в изнеможении сгорбилась. Как будто ей стоило больших физических усилий произнести то, что она произнесла.
И эта перемена, произошедшая в Люси, заставила меня на короткий миг задуматься: а не может ли так быть, что она в действительности… Нет! За прошедшие два месяца она ни разу не дала повода заподозрить ее в способности к убийству. Конечно, это лишь метафора. Люси имела в виду, что психологически уничтожает тех, кого любит.
— Я должна что-то чувствовать. Должна расстраиваться, — добавила она уже своим обычным голосом.
Впервые наша беседа продлилась так долго без упоминания имени Фрэнка Миллея. Так звали художника, с которым Люси была знакома в детстве. Он рисовал акварелью на дощатых мостовых в районе Бруклин-Хайтс.
Во время одних сеансов она описывала его картины — как точно они передавали суть реки или городского пейзажа, как волновали ее и вызывали желание научиться пользоваться кистью и красками и самой создавать наполненные глубоким смыслом произведения. А бывало, она вспоминала о том, как, будучи семилетней девочкой, несколько месяцев пыталась заинтересовать собой художника. Наконец он снизошел до того, что показал ей, как рисовать на специальной плотной бумаге с текстурой, которая передает тончайшие оттенки цвета.
В ходе наших встреч я убедилась, что моя пациентка очень внимательна к мелочам и просто одержима красками. А ее память хранила мельчайшие подробности о событиях тех дней.
Однако я до сих пор так и не поняла, с какой целью Люси ко мне обратилась.
Да, я знала: ее беспокоит то, что она ничего не чувствует. Но обычно дальше констатации этого факта дело не заходило. По-настоящему эмоционально Люси вела себя, только когда рассуждала о художнике, о его картинах и о том, как была впечатлена ими.
И вот вдруг она перестала повторять одни и те же истории из детства и разоткровенничалась настолько, что застала меня врасплох.