Он посмотрел на нее с притворным ужасом.
- Боже, я сотворил монстра.
Она заснула. На губах у нее играла улыбка.
Каждую ночь Гарри приходил в комнату Карен и демонстрировал ей различные номера из своего обширного сексуального репертуара. Она готова была сделать все, что бы он ни попросил, кроме одного - принести в жертву свою девственность. Все ее тело принадлежало ему, он мог его касаться рукой, языком, мог целовать его, ласкать. Все, кроме одной маленькой пленочки. Как бы он ее ни умолял, а он не жалел жарких уговоров, она твердо стояла на своем.
Карен просто не могла заставить себя признаться Гарри, почему она не хочет, чтобы он лишил ее девственности; это был приводящий ее в замешательство, позорный секрет. Она не хотела, чтобы он трахнул ее, потому, что он не был евреем, и потому, что он был актером, ведущим трудную борьбу за самоутверждение, и у него было очень мало шансов преуспеть на этой стезе в будущем. И Карен к тому же знала, что если она отдаст ему последнее, то скорее всего уйдет от него.
Она могла бы его любить вечно, но она не хотела любить актера, и в частности такого, который мог оказаться безработным. Она не желала умирать с голоду с кем бы то ни было и наблюдать за тем, как умирает любовь в квартирке-студии в Ист-Виллидже.
Такова была истина, грустная истина. В 1972 году Карен Блум позорно воспользовалась человеком по имени Гарри Таунсенд, славным, невинным парнем с юга страны.
Само собой разумеется, что Гарри этого не знал и был уверен, что дело обстоит иначе.
Мэтт Сингер положительно не знал, как ему заставить Карен в него влюбиться и впоследствии выйти за него замуж. Он только знал, что намерен это сделать. Его совсем не смущало, что на съемках у нее с Гарри была умеренная вспышка страсти. Гарри нужно было заботиться о своей карьере, и он не мог посвящать все свое время и энергию ухаживанию. Мэтт мог себе это позволить.
Мэтт был необычным человеком. В детстве мать не могла на него налюбоваться. Он был на редкость независимым и самонадеянным ребенком. В раннем возрасте уже научился готовить себе обед. Речь, конечно, не шла о жареной утке под апельсиновым соком, но он мог сварить бульон из куска мяса и при этом не поджечь дом или вскрыть банку с зеленым горошком без последующего проведения хирургической операции. Он никогда не стремился к дорогой одежде или машине. Он никогда не приходил домой ни пьяным, ни навеселе. Если ему чего-то хотелось, то он принимался зарабатывать деньги со спокойной целеустремленностью, и на него в это время было любо-дорого посмотреть.