Эта должность позволила ему создать процветающую систему торговли так называемыми земными индульгенциями. Если его отец, понтифик, стремился пополнить сокровищницу Святого Петра, продавая знати и купцам кусочки рая, то он торговал прощением в этом мире. Любой вор и убийца, живым добравшийся до Рима, мог рассчитывать на безнаказанность и списание всех злодеяний. Естественно, покупка подобных индульгенций шла на вес золота. Цена варьировалась. Франческетто, распоряжавшийся папской печатью, меньше двухсот дукатов не запрашивал. А уж в случае убийства с особой жестокостью суммы могли взлететь и за тысячу. Три четверти дохода уходили в церковную кассу, а остаток — в карман Франческетто.
— Сколько у нас времени до ближайшей выплаты флорентинцам? — резко спросил Папа.
— Мы уже скостили наш долг почтенным генуэзцам, падре, даже не выплачивая.
— Каким образом? Нам что, нечем платить? — Иннокентий VIII перевел глаза на камерария.
Но прежде чем тот успел ответить, Франческетто, уютно устроившись на ступеньках папского трона, подал голос:
— Не поэтому, падре. Мы просто хотим, чтобы Медичи испугались за судьбу своего кредита. Благородный синьор никогда не платит вовремя, а уж тем более Папа. Если кредитору заплатили, он должен быть благодарен за такую честь.
Иннокентий VIII улыбнулся. Сын, в сущности негодяй по всем статьям, был ему почти так же дорог, как и папский престол, стоивший многих лет интриг, всяческих альянсов и предательств, а также не менее ста тысяч дукатов.
— Значит, решено, — сказал он. — Медичи подождут еще. Теперь можно пригласить посла. Если он явился за деньгами, мы ему пообещаем. Пообещаем…
Камерарий потер руки и спрятал их в просторные рукава. Он опустил голову, но только для того, чтобы спрятать улыбку.
— Ну, Сансони! Ты что, заснул? — почти со смехом произнес Папа. — Прикажи впустить посла от Медичи. Нет, погоди! Скажи-ка, кто явился на этот раз?
— Некий Джакопо Сальвьяти, ваше святейшество, — ответил камерарий.
— Oh, belèn! — Иннокентий при каждом удобном случае афишировал свое генуэзское происхождение. — Onu è u cusin de Francesco?[4]
— Какого Франческо, ваше святейшество?
— Ну ты и болван, Сансони. Франческо Сальвьяти, архиепископа Пизанского, черт побери, того самого, которого Медичи han criccâ.
— Criccâ? Я не понимаю вас, когда вы говорите на этом языке, ваше святейшество.
— Ну, того самого, которого Медичи повесили за участие в заговоре Пацци, — фыркнул Папа.
— Я не знаю.
— Вечно ты ничего не знаешь, maccaccu![5] Вот увидишь, это он и есть! Должно быть, Сальвьяти поняли, откуда ветер дует. Скажи, пусть войдет, и мы выразим ему свои соболезнования.