– Сегодня не могу. Я до смерти устал. Отправляйтесь незадолго до полуночи в «Красную мельницу», возвращайтесь после часа и продолжайте работать – так вы решите вопрос о «часе духов».
Вильке размышляет.
– Неплохая мысль, – заявляет он. – Но разве туда не нужно являться в смокинге?
– Даже во сне не нужно. Вильке качает головой.
– И все-таки это исключается! Один час там обойдется мне дороже, чем я заработаю за целую ночь. Но я мог бы пойти в какой-нибудь ресторанчик. – Он смотрит на меня благодарным взглядом. – Запишите себе адрес Вернера, – говорит он затем.
Я записываю. Странно, думаю я, вот уже второй человек следует сегодня вечером моему совету – только как быть мне самому, я не знаю.
– Чудно, что вы так боитесь привидений, – говорю я. – А ведь вы при этом умеренный вольнодумец.
– Только днем. Не ночью. Кто же бывает вольнодумцем ночью?
Я указываю жестом на комнату Курта Баха. Вильке отрицательно качает головой.
– Легко быть вольнодумцем человеку молодому. Но мне, в мои годы, да при паховой грыже и скрытой форме туберкулеза…
– А вы переметнитесь к церкви. Она любит грешников, готовых покаяться.
Вильке пожимает плечами.
– Как же тогда быть с уважением к самому себе?
Я смеюсь:
– Ночью-то его у вас нет? Да?
– А у кого оно бывает ночью? У вас?
– Нет. Но оно может быть у ночного сторожа. Или у булочника, который ночью печет хлеб. Разве вам самоуважение так уж необходимо?
– Конечно. Я же человек. Только у животных да у самоубийц его нет. От одной этой двойственности не знаешь куда деваться. Все-таки я сегодня ночью пойду в ресторан Блюме. Пиво там – первый сорт.
Я бреду обратно через темный двор. На обелиске какое-то пестрое пятно. Это букет Лизы. Она его положила на цоколь, прежде чем отправиться в «Красную мельницу». Я стою в нерешительности, потом беру букет. Мысль о том, что Кнопф может его запакостить, все же нестерпима. Я уношу его в свою комнату и ставлю в терракотовую урну, которую приношу из конторы. Цветы тотчас завладевают всей комнатой. И вот я сижу перед бронзовыми, желтыми и белыми хризантемами, они пахнут землей и кладбищем, и мне чудится, будто меня уже похоронили. Но разве я действительно что-то не похоронил?
* * *
В полночь я уже не в силах выносить этот запах. Я вижу, как, Вильке уходит, чтобы переждать «час духов» в ресторане, беру цветы и отношу их к нему в мастерскую. Дверь открыта; свет не погашен, чтобы Вильке, возвращаясь к себе, не боялся. На гробе великана стоит бутылка пива. Я выпиваю ее, переношу стакан и бутылку на подоконник и открываю окно – пусть хозяин подумает, что какому-то духу захотелось пить. Затем разбрасываю хризантемы от окна до недоделанного гроба банкира Вернера и кладу на него пачку обесцененных банкнотов по сто марок. Пусть Вильке вообразит себе какую-нибудь небылицу. Если гроб Вернера из-за всего этого не будет закончен