Хайлендер с неожиданной для него легкостью соскочил с подоконника и, зябко поежившись, принялся затворять створки окна.
— Покойный Грир, — хмуро бросил он, не оборачиваясь (что-то там у него не ладилось со сложной конструкции шпингалетами), — считал, что переходить к этому этапу исследований небезопасно. Не столько для того, кто станет получателем Послания, сколько для окружающих. Для Человечества в целом. Тот, кто испытает Послание на себе. Неизвестно, что он прочитает в этом Послании и какую весть принесет в этот мир... Примерно так говорил старик. А он был далеко не глупым человеком — Лексингтон Грир. С его мнением стоит считаться. Особенно если принять во внимание его собственную судьбу.
Об этом я кое-что знал. Как-никак наводил справки об основателе той «конторы», в которую предстояло внедряться. Лексингтон Грир умер не совсем своей смертью.
— Есть мнение, — продолжал Хайлендер, — что старик знал на этот счет больше, чем успел рассказать нам... Много больше.
— Успел? — подкинул я наводящий вопрос. — Вы имеете в виду — что-то помешало ему?
— С вами теперь можно говорить начистоту... — Хайлендер наконец справился с непокорными створками и теперь удовлетворенно созерцал дело рук своих, не проявляя ни малейшего желания обернуться ко мне. — Старик Грир, — задумчиво продолжил он, — был, скорее всего, самым первым испытуемым. Примерил собственное открытие в первую очередь на себя самого. Вполне в духе естествоиспытателей старой закалки. Впрочем, мы уже никогда не узнаем об этом. Старика кремировали без вскрытия — по его завещанию. Полиция не всегда уважает такого рода волю умершего, но в данном случае проявила снисходительность. Оно, впрочем, и не требовалось — это вскрытие. Согласитесь: падение с восемнадцатого этажа — причина весьма веская для того, чтобы покинуть общество живых. Достаточно было установить простой факт, что покойному никто не помогал отправиться в его последний полет, и дело закрыли.
— Обстоятельства, однако, не исключают... — заметил я.
Хайлендер наконец удостоил меня прямого взгляда.
— Разумеется. Многие, в том числе и я, считают это самоубийством. На это многое указывает. Грир оставил нам обстоятельное письмо — «на всякий случай», как выразился в нем сам. Накануне составил новое завещание. И — это самое подозрительное — сжег свои дневники и массу других бумаг. Весь личный архив...
— И после этого вы говорите, что испытуемому не угрожает ни смерть, ни безумие?
— Почти два года мы колебались. И наконец пришли к выводу, что это все-таки частный случай. Нечто, связанное с особенностью личности самого Грира. Чтобы понять, о чем идет речь, надо хорошо представлять этого человека. Он был фанатично предан идее научного прогресса. Познаваемости мира. Необходимости достижения истины любой ценой. Эта-то истина его и убила. Что-то в ней оказалось несовместимо с этим его фанатизмом... Во всяком случае, Перальта убедил нас в этом. Мы были очень близки со стариной Лекси при его жизни — я и Джанни Перальта. Джанни, пожалуй, ближе, чем я. Он и убедил нас, что причиной смерти учителя стал его собственный научный фанатизм. И предложил себя в подопытные кролики. Как человека без предрассудков.