– Много – это целый тазик. Хочешь попробовать? Пойдем, солнышко, на кухню, я тебя там покормлю…
И 'солнышко' на абсолютном серьезе 'навострило лыжи' на кухню. Пройдя несколько шагов, он внезапно пришел в себя и взорвался:
– Довольно! Надо мной! Издеваться!
И я опять 'полетела' за ним на прицепе. Обстоятельства принялись действовать на нервы утомительной повторяемостью событий. Отвоевав свою многострадальную конечность обратно, довела до сведения:
– Я покамест еще сама в состоянии идти!
У, какие мы грозные. Мог бы, испепелил на месте. А так… глазками посверкал, зубками поскрипел и выдавил:
– Следуй за мной!
Следую, следую, 'Данко' ты мой изергилистый, тем более – сзади твоя охрана подпирает, куда уж тут денешься. Так и передвигались цепочкой: он, я, и охрана.
Я почему 'якаю' – сотельница моя затихарилась, вылезать робеет, приходится все самой.
Ой, какой симпатичный поворотик впереди… Я сравнялась с 'проводником' и на вираже непредумышленно подставила подножку. Приложился Кондрад об стену лбом знатно. Звон стоял, заслушаешься: 'Вечерний звон. Бом-бом'. Который раз убедилась в крепости его конституции, другой бы уже в отключке валялся, а этот всего лишь головой помотал и взглядом на кусочки расчленил. Но-но, без членовредительства. Постояли мы так минут десять, пазл из мозгов сложили и далее потопали.
Ух ты! Лесенка. Мраморная. Красотища! У нас Егорка так в детстве баловаться любил: подкрадется тихонечко, под коленочки пнет и наблюдает, далеко ли экспериментальный образец полетел. Ага, этот опыт 'Испытания Гагарина' назывался. Ну, отчего с хорошим человеком опытом не поделиться? Нам такого добра не жалко, своего хватает. И я его так легонечко под коленочки оп-па. Он вниз, а я в красивый обморок на руки охраны, чтоб они, значит, за ним не рванули, не испортили бреющий полет орла.
Из-под ресниц наблюдала. Люди не летают, как птицы, потому что отрастили больши-ие ягодицы. И он этими самыми полупопиями по ступенькам – бряк, бряк, бряк. Музыка! На пятнадцатой ступеньке опомнился, за перила рукой ухватился, поднялся на ноги, но с трудом. Рука, вижу, так и тянется ощупать, не осталось ли чего на лесенке.
Спросил бы у окружающих, коли сам не видит, и не надо на меня угрожающе пялиться – у меня 'чуйства', я переживаю, видишь, как эстетично валяюсь у мужиков на десницах. Грудью, можно сказать, от твоего позора отвлекаю. Одно плохо – там скоро мозоль натрут или ожогов наставят. Травма на производстве у них оплачивается?
Хошь-не хошь, а пришлось в себя приходить, и наша процессия двинулась дальше, но уже гораздо медленнее. Знамо, почему. Кондрад одной рукой за лоб держался, другой поясницу потирал и вперед уже не вырывался. Жалость какая, столько поворотов и лестниц зря пропало, аж душа болит. Доползли мы все же до церкви, а там нас старичок, божий голубь, встретил. Разряженный сам из себя, расфуфыренный весь. Любят они тут ткань рулонами наматывать и золотом с ног до головы увешиваться. Этот светоч религии нам разулыбался сладко-пресладко. Я прям еле сдержалась, чтоб не дать ему ценный совет: 'Улыбаясь, вы делаете зубы беззащитными'.