Также они забросили свой оазис и отказались заботиться о финиковых пальмах. Старейшины напрасно предупреждали: «Берегитесь! Наши наскальные рисунки пропадут, наши легенды исчезнут в забвении, наши рассказы не сохранятся, наши развалины скроются под песком, наши дети будут говорить на безликом языке, который подцепит новые слова, как чесотку, который впитает в себя странные выражения, которые мы не поймем». Все было напрасно.
Маленькой вылазки в Сабию хватило, чтобы подтвердить слова погонщиков каравана. Мы были удивлены, увидев, что в сумерки оазис начинал оживать, и узнали, что с прибытием голубоглазых жители стали спать днем и разлеплять веки только в сумерки. Тогда они поднимали занавеси, подметали ступеньки, медленно кипятили кофе, садились перед домами, позволяя ягодицам свисать с диванов, и обсуждали бедствия, сотрясавшие соседние страны, зевали от скуки, ничего не делая, и устраивали перерыв, чтобы посчитать то, что принесли им иностранцы, пока они спали. Присосавшись ртом к кальяну, они смотрели на звезды над рядами лавочек — и были счастливы, что Аллах позволил им жить, отныне никогда не уставая. Потом они возвращались к своим женами, чтобы заняться с ними любовью.
Что до жен, они были так довольны своим новым существованием, что не поменяли бы его на рай. Они гуляли, скрываясь под покрывалами, разглядывали витрины и тратили, тратили… ходить по лавкам стало смыслом их существования, свидетельством того, что они существуют. Они покупали привозную ткань, медикаменты, утварь, мыло, которое они клали в привозные корзины и доставали в ваннах из привозного мрамора, привозные бальзамы для блеска волос, которые они не показывали не по религиозным соображениям, а потому, что их не должны были путать с их служанками, привезенными из Африки или Азии. Последние должны были ходить с непокрытой головой, будучи женщинами второго сорта, чьи волосы, как считалось, не производили впечатления на мужчин, как и их рабские души. В этом жены, конечно, жестоко ошибались, и их мужья не упускали случая воспользоваться служанками везде, где они их застигали.
Мы с Лейлой шли мимо маленького дома цвета охры, спрятанного в глубине тупика, когда женщина, увешанная золотом, как витрина еврея, высунула голову за дверь. Она решилась выйти наружу, обняла нас так, как будто знала всегда, и выпалила, прежде чем мы произнесли хоть слово:
— Я знаю, кого вы ищете. В этом квартале жила Зобида, но она уехала.
Я знала, что ветры пустыни нескромны и болтливы, но тут мне пришлось признать, что жители Сабии, не пользуясь руками, умели слушать.