Однажды на утреннем разводе рабочих бригад у меня из кармана халата исчезает кисет с махоркой. Кисет дорог мне особенно: он сшит из рукава маминого недошитого платья, который я нечаянно захватила, уезжая навсегда, как мне казалось, из дому. Оплакиваю кисет. Припоминаю, что возле меня на разводе подозрительно вертелся Кокошка.
Вечером, как всегда, на прием является маленький чех, светло и голубоглазо улыбаясь. За освобождением. Он теперь не жалуется на болезни, он издевательски приходит прямо «за освобождением»: ведь однажды он был «стакановцем», ему «положено»!
— Кокошка, — говорю ему, — ты взял утром мой кисет? У меня кисет потерялся. («Потерялся» — деликатная форма обращения к блатным, когда хотят вернуть украденную вещь)
На меня смотрят искреннейшие, голубейшие из голубых глаза: «Потерялся? Не брал, сестра, вот, ей Бога не брал!» — Кокошка крестится и трясет круглой головой.
— Ты взял! Я видела! — сочиняю я. — Так вот: кисет сделан из маминого платья. Понимаешь? Я не жалею табак, мне жаль эту простую ситцевую тряпочку. Ты же порядочный человек, найди мне кисет! — На моих глазах слезы.
— А освобождение дашь? — вкрадчиво спрашивает мальчишка.
— Нет. Ты здоровый, но уважать тебя буду, как всякого порядочного человека, понимающего, что такое мать и память о ней.
Подумав мгновение, он резко встает, и засунув руки в кармашки, выходит и через минуту приносит мне пустой кисет.
— Возьми, сестра, — говорит он мужественно и покровительственно. — Только махорку я уже… ску… оставил себе.
Я целую его беленькую головку: «Вот целая горсть махорки тебе и награда. И всегда, когда нету курить, приходи ко мне, я дам».
Однажды он все-таки заразился чесоткой, и мы дали пацану «отдохнуть» — забрали в стационар, хотя обычно чесотку лечили, не освобождая от работы. Он признается мне, что, увидя сыпь, «совсем душой свалился», потому что, оказывается, очень боится схватить «вереническую болезнь». — «Да разве ты сближаешься с женщинами!». — «Ну что ты, сестра — пугается мальчик. — Ну их совсем! Только мне сказали, что этим можно и без бабы заразиться, а потом дети калеки будут».
— Ты уже думаешь о детях? — улыбаюсь. Но с чрезвычайной серьезностью мальчишка говорит: — А как же! Я только вырасту хорошенько, скорей женюсь. Думаю на старше себя взять. — А? Женатому как-то спокойней…
Кокошка, сидевший за пустяки, как большинство малолеток, скоро освободился и погиб в первый же день работы своей на свободе, в шахте. Смешного мальчишку знали все в зоне, и все сожалели, даже надзиратели. А я, глядя на еще «живой» у меня кисет, всегда вспоминаю рассудительного милого Кокошку.