Дорогой мой дневник, завтра первый день охотничьего сезона, но сегодня я не стал вешать табличку для охотников, поскольку не хочу, чтобы они приезжали на фургонах с луизианскими номерами и стреляли в моем дворе лося.
Еще я ходил на вечеринку. Настроение было мерзким, встал я не с той ноги и потому раз сорок повторил пять одних и тех же занудных фраз разным, ни о чем не подозревавшим и ни в чем не повинным людям. За три часа я обошел их всех, к тому же делая между фразами длинные перерывы.
Одна фраза была бессвязным комментарием к посланию президента Сенату. Заменив неустойчивую монтанскую климатическую модель традиционной калифорнийской, я сотворил из того, что вышло, метафору инфляции.
Мои слова не имели абсолютно никакого смысла, и когда я их договаривал, меня не просили развить мысль. Мне сообщали, что хотят вина, и, извинившись, уходили, хотя вина в их бокалах было и так предостаточно.
Еще я всем говорил, что видел у себя во дворе лося — прямо из окна кухни. Подробности не излагал. Просто смотрел на собеседника, пока тот терпеливо ждал, не добавлю ли я чего-нибудь о своем лосе, но это было все.
Маленькая пожилая леди вспомнила, что ей нужно в туалет. Вечеринка продолжалась, и всякий раз, когда я оказывался поблизости, эта леди отчаянно бросалась в разговор с ближайшим гостем.
Кто-то из тех, кому я рассказал свою лосиную историю, спросил:
— Тот самый лось, о котором вы говорили вчера?
Вид у меня стал слегка ошарашенный, но я ответил:
— Да.
Ошарашенность на моем лице медленно сменилась безнадежным смущением.
Кажется, я теряю разум. Он превращается в черепно-мозговую свалку. Гора ржавых консервных банок стала уже размером с Эверест, там миллион драндулетов, которым только и ехать что на свалку у меня между ушами.
Я проторчал на вечеринке три часа, хотя мне показалось, не меньше светового года однофразных лосиных историй.
Потом я вернулся домой и стал смотреть по телевизору «Остров фантазий». Началась реклама, и я схватился за последний шанс настроить душу и нервы — позвонил другу в Калифорнию. Мы сдержанно поболтали, пока не кончилась реклама. Ему было не особенно интересно со мной разговаривать. С большим интересом он занялся бы чем-то другим.
Пока мы, словно из зыбучего песка, выдирались из нашей беседы, я раздумывал, что он будет делать, когда повесит трубку. Может, нальет себе чего покрепче или, позвонив кому поинтереснее, расскажет, каким я стал занудой.
Уже собравшись заканчивать нашу тысячемильную болтовню, я сказал:
— Вот так, пишу и рыбачу. За неделю семь новых рассказиков.