— Потому что это не машина, — ответила она.
— Что?
Старуха открыла гаражную дверь, и глазам их предстал автомобильный двигатель. Он лежал на полу посередине гаража.
— «Шевроле» пятьдесят третьего года? — проговорил мой друг.
— Двигатель, — сказала она.
— Двигатель? — спросил он.
— Да, двигатель, — ответила она.
— Я думал, вы продаете машину, — сказал он.
— С чего вы взяли? — спросила старуха, — У меня нет машины. Только двигатель. Пятьдесят долларов. Будете брать?
— Мне нужна машина, — сказал он. — Я еду в Калифорнию.
— Она склонилась над двигателем. — На этом до Калифорнии не доедешь, если вы только не соберете все остальное.
Благодарю вас, мэм.
Мой друг вернулся домой, достал газету, развернул ее на странице объявлений и уставился на строчки с «шевроле» 1953 года. Он прочел объявление раз пять или шесть. Каждое слово этого объявления он изучил так, словно читал первое издание Библии на китайском языке и желал убедиться в точности перевода.
Потом опять позвонил старухе. Телефон гудел, но она не снимала трубку. Мой друг ждал еще долго, затем нажал на рычаг.
«А что если она показывает это кому-нибудь еще?» — подумал он. Он почти видел, как они идут вокруг дома к гаражу. Он почти слышал, как этот кто-нибудь ёе спрашивает:
— А как двигатель? И старуха отвечает: — В прекрасном состоянии.
Моя прекрасная токийская леди
В Токио я смотрел «Мою прекрасную леди» в исполнении японской труппы. Я просто влюбился в японских актеров, когда они пели и танцевали в окружении декораций викторианского Лондона.
Взять хотя бы японского профессора Хиггинса — красавец, похожий на Рекса Харрисона, стоял на парадном крыльце лондонского дома 1890-х годов, сзади тянулась целая улица таких же лондонских домов, и он пел по-японски о том, как, надо полагать, любит японскую Элизу Дулиттл.
Наверное, думал я, в этих домах сидят викторианские японцы, слушают песню и надеются, что все будет хорошо.
Я вглядывался в окна декораций, но не видел там любопытных соседей — никто не выходил на крыльцо, улица была пуста. Может, они пьют чай в садиках.
У всех своя жизнь. Не могут же они просто так стоять и слушать, кто там о чем поет, тем более что не их это дело.
Мое воображение влюблено в людей, которые умеют быстро и ловко ходить в темноте. Их движения прекрасно выверены — подобно святым, они добиваются во всем максимального эффекта.
Другими словами: они знают, что делают, как знает это рожденный ночью морской прилив. Их труд подобен работе шпионов, проворачивающих в темноте свои дела.
Но вот дело сделано, рампа вспыхивает, спектакль продолжается, и мы видим актеров уже не в гостиных элегантных викторианских особняков, а на улицах бедного лондонского района.