У нас накопилось множество новостей, которыми каждый из нас хотел поделиться. Но постепенно наш разговор перешел на женщин. Макинтош — корифей семейной жизни. Он нравоучительно посвящал меня в тонкости психологии замужних женщин, раскладывая всё по полочкам.
— Отказываясь от священных уз брака, — разорялся Макинтош, как всегда, размахивая перед моим носом указательным пальцем, — ты обрекаешь себя на...
— Говоря об узах, ты имел в виду «цепи»? — перебил я захмелевшего друга. У меня родилось подозрение, что он опять взялся за старую привычку сватать меня за лучших подруг своей жены. Жену он, кстати, любил. Чудак человек!
— ...на все беды, связанные с нерегулярной половой жизнью и частой сменой партнерш, — не слушая меня, продолжал он. — Ты только подумай, чем тебе грозит неустроенность личной жизни! Сердечной недостаточностью, простатитом, язвой… И запомни, ворчание жены — залог здоровья мужа. И самое главное, друг, — тут он многозначительно замолчал, икнул, и, посмотрев мне в глаза, произнес: — безжёнство угрожает замедлением твоего карьерного роста! Все великие люди были женаты!
— Старик, мне остаётся только порадоваться за тебя и созерцать твой карьерный рост, так сказать, восхождение на Олимп.
— Зря ты так, семья — это сила! И, опять-таки, дети.
— Ты еще скажи, дети — цветы жизни. Если бы я знал, что тебя сегодня потянет на всякую пошлость, то, наверное, остался бы на работе.
— Понятно, трудоголик... Всё ясно!
Макинтош пошло хмыкнул и разлил по стаканчикам сорокоградусную косорыловку. Вообще-то я любил Макинтоша, мы были с ним школьными товарищами, и он заслужено носил звание старейшего друга. Ему не хватало образования, но как это бывает, правда очень редко, природные способности восполняли пробелы в знаниях. Особенно он был силён в философии — философии жизни, или житейской философии. Раздавил с ним бутылку, — считай, сходил к психотерапевту. Слушать его одно удовольствие, но в этот раз он попал не в ту колею, и оттого его тезисы казались мне сомнительными, а подчас и совершенно необоснованными. Он что-то бухтел, но я его не слушал.
Я слушал Земфиру, тихо плачущую и всё задающуюся вопросом: «Как быть?», и смотрел в сторону, где за соседним столиком сидели три симпатичных девушки.
Расположившись за круглым столом, они над чем-то или над кем-то заразительно смеялись. Их смех у нас с Макинтошем вызывал улыбки, и мы время от времени одобрительно на них посматривали.
«Очень милые и смешливые девушки», — подумал я.
Поочередно каждая из них что-то рассказывала. Все трое склонялись и, почти соприкасаясь головами, слушали подругу, а затем внезапно и шумно начинали смеяться, прикрывая руками рты. Раскрасневшиеся от смеха девушки прерывали свое веселье лишь для того, чтобы немного подкрепиться и выпить пива. Сделав по паре глотков, они снова начинали травить байки, перемывать косточки и сыпать анекдотами.