Радушный смех и звучный голос,
Полулукавый свет очей
И этот длинный тонкий волос,
Едва подвластный пальцам фей.
Наверное, в этом месте стоило бы прослезиться, — добавил я, улыбнувшись собственной остроте, которая, как всегда, была глуповатой, — знала бы она, кто и где сейчас её вспоминает. Вот бы удивилась наша Евочка!
Уход Евы меня не ошарашил, хотя и был предсказуем, ибо я чувствовал, что в ней копятся какие-то взрывоопасные эмоции, и что она вот-вот взорвется, как паровой котел. В этом мы были похожи. Мы были похожи во многом. Я ей никогда не говорил, боясь обидеть, что она самая настоящая зануда, впрочем, такая же, как и я. Если мы были вместе, то вели умные беседы, но, чаще всего, скучные. Если мы занимались любовью, то я всегда думал, как бы не показаться диким и развратным животным, способным напугать или шокировать Еву. Она же, в свою очередь, боялась показать себя излишне смелой и раскованной, стесняя собственную природу. Наши отношения были пресны, как пасхальная просвирка. Я был не на высоте, и, что самое гнусное, догадывался об этом, но ничего не мог исправить. Я искал ключ к ларчику, а он слишком просто открывался. Но теперь это не важно, мой поезд укатил, а я остался на перроне и без багажа…
Я еще отхлебнул чуть теплого вина, подбросил дровишек, и пламя, почти погасшее, вспыхнуло с новой силой. Мне было хорошо, комфортно, насколько вообще может быть комфортно в моем случае, и, кстати, здесь я пришел к интереснейшему философскому умозаключению. Оно звучит приблизительно так: в приятной обстановке появляются только приятные мысли и воспоминания; в недружелюбной, наоборот, рождаются злые помыслы. Накинув один плед на спину, а другим обернув ноги, я вновь расслабился и погрузился в воспоминания.
Мы познакомились в ноябре. На улице шёл первый снег — визитная карточка долгой зимы. Вся Москва окрасилась в белый цвет, скинув с плеч серую шубку осени, и стала похожа на шустрого зайца-русака. Это сейчас я не могу без содрогания смотреть на снег, а тогда я радовался ему, спрятавшему, укрывшему осеннюю грязь.
Я и мой старинный школьный друг Илья, по прозвищу Макинтош, сидели в трактире «Ёлки-палки» на Третьяковке. Была пятница. Заведение оказалось набитым народом, отдыхавшим после рабочей недели, поэтому ничего удивительного, что все столики были заняты. Даже некурящим, под давлением обстоятельств, пришлось смириться и занять столики в зале для курящих посетителей.
Мы давно не виделись с Ильей: то у него не получалось вырвать вечерок, то я был весь в делах-заботах. Часто уже назначенные встречи срывались, но мы знали: чем чаще договариваемся, тем выше шанс, что рано или поздно мы, наконец, встретимся.