Я бежал, и отчаянье гнало меня вперед, придавая сил. С каждым шагом ноги все глубже проваливались в снег, иногда по самое колено, и тогда я падал, но тут же вскакивал и бежал дальше. Я бежал молча, только отчаянье с каждым нервным вздохом и всхлипом вырывалось наружу. Я бежал, обливаясь потом, стекавшим на глаза, который смешивался со слезами. С каждым шагом отчаяние всё сильнее и сильнее заполняло мою душу и разум. Я понимал, что вертолёт всё-таки улетел, но продолжал бежать. Ветки больно били по лицу, оставляя кровавые царапины. Обмотки на ногах распустились, мешая мне. В каком-то безумии я изловчился и скинул их. Теперь я бежал в одних ботинках, не обращая внимания на раны, ссадины, снег и холод. Бежал и, казалось, ничто не могло меня остановить, вот с какой силой гнали меня отчаяние и желание жить, но…
Не сбавляя скорости, я решил перепрыгнуть через, торчащий из снега сук поваленного на землю дерева, но нога зацепилась за него. Я потерял равновесие и, падая, продолжал думать о вертолёте. Я не просто шлепнулся в снег, а кубарем прокатился несколько метров, пока, наконец, обессиленный и мгновенно потерявший надежду, не замер на белом снегу.
— Ну что скажете, Василий Петрович, полетим сегодня? — спросил штурман Гриша своего командира, который не спеша подходил к вертолету. На лице Петровича читалось недовольство и желание сказать что-то резкое. Нехорошее, нецензурное.
Машина с бортовым номером 316 была готова к взлету. Штурман уже давно сидел в машине и поджидал командира, который был на планерке в штабе.
И погода, эта капризная чертова погода, которая всегда играла по своим правилам, сегодня вдруг смилостивилась.
— Сам-то как думаешь?
— В циклоне появилось «окно», чего тут думать, надо поднимать машину! Мне все время не дает покоя тот отблеск… — ответил штурман.
Петрович снисходительно посмотрел на своего молодого товарища и сказал:
— Рассуждаешь ты, Гриша, правильно, но вот в штабе рассуждают по другому… Во-первых, сегодня полетят наши сменщики, а во-вторых, я дал твою наводку военным, их поисковики сейчас в воздухе…
— И? — тревожно спросил штурман, уловив в голосе командира нотку разочарования.
— Не нашли они там ничего, штурман, — вздохнул Петрович. — Померещилось тебе…
Лежа на спине, я бездумно смотрел в небо, просто лежал и смотрел, ни о чем не думая, ибо для этого не было сил. Сил не было даже дышать. Апатия охватила меня. Опустив уставшие веки, я лежал и потихоньку замерзал. Но мне было всё равно. Мне было наплевать. Я устал, смертельно устал.
«Ночь чернеет впереди, свет гаси и приходи… целым был и был разбитым... был живым и был убитым...» — медленно проплывали в моей пустой голове слова из очень странной песни. Что-то в ней было и про меня.