Выползли к полотну грунтовой дороги, идущей вдоль поля со стороны городка, и долго лежали, прислушиваясь. От складов снова застрочил пулемет, вспыхнул прожектор, жадно шаря по полю. Засветились в его луче кости коровьего скелета, и луч тут же уполз в сторону, словно испугавшись и не желая лизать своим голубым дымящимся языком белые голые ребра.
— За дорогой овражек, потом хибары, — приблизив голову к Антону, шептал молодой разведчик. — Петька тут каждый закоулок знает. Двигайте за ним, я останусь. Не задерживайтесь, вам до света возвернуться надо.
Молча пожав ему на прощание руку, Семенов и Волков, пригибаясь, перебежали через полотно дороги и спустились в неглубокий овражек.
Мальчик уверенно повел их по его дну, усеянному камнями. Через несколько минут выбрались на противоположный склон, нырнули в темень между покосившимися заборами. В нос ударили запахи отбросов, далеко вокруг распространявших зловоние.
— Немцы сюда не суются, — на ходу пояснил Петька, — не любят запаха. Дерьмо заставляют свозить со всего города, уборные чистить.
Перелезли через плетень, проскочили чьим-то двором, снова перелезли через плетень и оказались на узкой улочке, тесно застроенной низкими домишками. В окнах — ни огонька.
— Живей, живей, — подгонял мальчик.
Дошли до перекрестка, свернули в переулок, потом в другой. Снова запутанные дворы, деревянные будочки туалетов, сарайчики, изгороди. Как в этом лабиринте Петя находил дорогу, да еще в темноте, оставалось загадкой — наверное, действительно бывал здесь не раз и мог пройти с завязанными глазами.
Наконец остановились у одного из домов; мальчик постучал в темное окно. Бледным пятном мелькнуло за стеклом чье-то лицо и исчезло, звякнула щеколда, открылась дверь.
— Кто тут? — спросил женский голос.
— Дядьки Осипа племянник, — ответил мальчик. — Мать гороху просила.
— Сами на овсе сидим, если не побрезгуете, поделимся… Проходите.
Вошли в темные сени. Хлопнула, закрываясь, дверь, открылась другая, ведущая в освещенную коптилкой комнату с завешенными окнами. Петро смело шагнул за порог и поздоровался с сидевшим у стола мужчиной.
— Здрасьте, дядя Осип.
Антон огляделся. Убогая обстановка, давно не беленная печь, около которой встала средних лет женщина в цветастом застиранном переднике, приоткрытая дверь в соседнюю комнату с железной кроватью под лоскутным одеялом. За столом — мужчина с бородкой. Гладко зачесанные назад волосы, худощавый, на вид — лет пятьдесят. Одет просто: поношенная пара и темная рубаха.
— Ждем, — мужчина встал, поздоровался, подав крепкую шершавую ладонь, похожую на наждачную бумагу. Заметив удивление на лицах гостей, пояснил, улыбнувшись: — С малых лет осталось, когда красильщиком работал, ладошки кислотой пожег. Располагайтесь. Это жена моя, Елизавета Петровна, а я Осип Герасимович.