Положив трубку, Александр Иванович вернулся в комнату, где на столе все еще лежало накрытое солдатской простыней тело связного. Постоял около него, прощаясь с бойцом, отдавшим жизнь, чтобы спасти тысячи других, потом надел фуражку и спустился во двор, куда Глоба подогнал заправленный грузовичок…
Что же произошло там, на немецкой стороне? Неужели нашелся предатель в одном из звеньев сложной цепочки ячеек подпольщиков-антифашистов, передававших друг другу связного, провожая его до границы? Или сам связной, продвигаясь в приграничной полосе, случайно наткнулся на немецкие секреты? Нет, на случайность мало похоже. Судя по развернувшимся событиям, связного ждали, причем на определенном участке, где находилось законсервированное «окно». А вдруг ждали не его, вдруг это все же случайность, но совершенно другого рода, говорящая об ином — плотность немецко-фашистских войск в приграничной полосе такова, что погибший просто чудом сумел прорваться на нашу сторону? Тогда получалось, что немцы действительно готовятся к нападению.
От таких мыслей тревожно сжалось сердце, словно ощутило холодок смертельной опасности: неужели у порога стоит страшнейшая война? Мелькнуло в голове: хорошо, семью не привез. Они так далеко отсюда, так далеко, что не смогут достать немецкие самолеты. Мелькнуло и тут же пропало, заслоненное другим: надо срочно доставить бумаги и доложить обо всем. Пусть и его рапорт станет еще одной песчинкой, способной перетянуть чашу весов там, наверху, где решается вопрос о выводе регулярных частей Красной Армии ближе к границе, — если слышен рев танковых моторов, причем уже не первую ночь, если летают почти над головами немецкие самолеты с подвешенными бомбами, если немцы сняли ограждения…
Денисов потуже затянул на себе ремень с тяжелой кобурой ТТ и пощупал надетый под гимнастеркой брезентовый пояс с черной кожаной папкой и гранатами. Покосился на Глобу, уверенно вертевшего баранку большими, загорелыми, привычными к любой работе руками.
Лицо сержанта оставалось спокойным — он что-то негромко мурлыкал себе под нос, совсем как старинные ямщики, скрашивавшие заунывной песней долгую однообразную дорогу по бескрайним российским просторам.
Спросить, о чем он думает, каково его мнение о происходящем — мнение человека, постоянно живущего на границе и охраняющего ее? Или не стоит отвлекать, порождать вопросами лишнее беспокойство, вселять неуверенность? Пожалуй, не стоит.
Попетляв, пыльный проселок вывел к повороту на старое, мощенное булыжником шоссе, ведущее к городку. Шоссе было узким — едва разъехаться двум встречным машинам, — но построено крепко, на совесть. По краям росли стройные березы и старые корявые липы, широко раскинувшие ветви, покрытые густой листвой. Выехав на пригорок, с которого еще была видна застава, Глоба притормозил, собираясь посигналить, как это обычно делали все водители-пограничники, уезжавшие в город, но передумал и просто помахал из окна кабины рукой, словно его прощальный привет могли увидеть оставшиеся.