— Ну… Если Запад… — протянул тот. — Мне они представляются не столь фанатичными, как наши советские соплеменники.
— Давайте абстрагируемся, попытаемся представить, что здесь, среди разношерстной братии, собравшейся в замке, действует некий разведчик. И предположим, это вы!
Тараканов, смеясь, замахал руками.
— А почему не вы?
— Объясню. Я наблюдал за вами — имеете быстрые рефлексы, чувства подчинены разуму, сильная логика.
— Не льстите. Лучше выпьем. Все ваши построения зиждятся на песке.
— Вот видите, — тонко улыбнулся Выхин. — Опять вы, как травленый волк, подныриваете под флажки. Но вдруг отталкиваете союзника? Вспомните нашу странную встречу на вокзале, столь неясные отношения между вами и Дымшей: что-то в них есть такое, до чего я пока не докопался, — зачем вы ходили к Марчевскому ночью?
— Я? — неподдельно изумился Тараканов. — По-моему, как раз вы шлялись по коридорам. А насчет союзничества вы правы: мы действительно союзники по службе рейху, — он выпил и затянул: — «Фуражка, милая, не рвися, с тобою бурно пронеслися мои кадетские года…» Тапер! Играй, «Фуражку», я плачу!
Владимир Иванович вскочил и, пошатываясь, направился к эстраде. На него начали обращать внимание. Выхину едва удалось вернуть его обратно и усадить за стол.
— Как же вы надрызгались, голубчик, — брезгливо поглядывая то на полупустой графин, то на осоловелого Тараканова, сказал Вадим. — Не хотите по-человечески, так и скажите.
— Пшел вон, — уставившись на него мутными глазами неожиданно заявил Владимир Иванович.
— Ну и черт с тобой! — обозленный Выхин бросил на стол несколько мелких купюр и пошел из зала.
Выходя на улицу, он услышал, как в зале пьяно ревел Тараканов.
— Тапер! Я плачу!
«Экая, все же, скотина», — зло сплюнул Выхин и захлопнул за собой дверь.
Нацизм вырос не на пустом месте — дух милитаризма и шовинизма, дух мещанской реакционности уже широко распространился в Германии XIX века. Крупнейший из философов, ректор Берлинского университета Гегель объявил современную ему абсолютистско-феодальную Пруссию идеальным государством; поэт и драматург Гейбель писал стихотворения, в которых настойчиво призывал к войне и вторжению в соседние страны: «Война, война! Дайте нам войну, чтобы заменить ею споры, которые иссушают нас до мозга костей!»; поэт Гофман фон Фаллерс-Лебен создал шовинистический гимн «Германия, Германия превыше всего, превыше всего на свете!», который полвека спустя стал официальным гимном германских империалистов.
Анонимный автор брошюры «Великая Германия и Срединная Европа в 1950 году», изданной в 1895 году в Берлине, так рисовал пределы будущей «Германской империи»: