— Попробуем у себя — в ремонтных мастерских! — горячился Кудашов.
— Ха! Будто ты не знаешь наших мастерских! Два верстака и станок токарный, а тут — точное литье!
— Сам формы сделаю, — клялся Кудашов. — Дашь командировку на литейный завод?
— Прыткий ты, батенька! По какой же это статье расхода я тебя в металлургию командирую? По обмену опытом? — резвился Дробинин и так же иронически предлагал: — Ты в общество изобретателей обратись. Авось, там помогут.
— И обращусь! — возмутился Кудашов.
— На здоровье. Только не в рабочее время, пожалуйста. Не в ущерб дисциплине, так сказать Я ведь тебя за добросовестность ценю в первую очередь. Так что — пользуйся почтовой перепиской. Это очень удобно и времени отнимает меньше.
Кудашов стал заискивать: — Нам рабочие на комбинат требуются? Требуются! А тут целая бригада на потоке высвобождается, а? В другом цехе она, может, нужнее.
— Бригада мне погоды не сделает, — возражал Дробинин. — Зачем ее высвобождать? Люди привыкли. Операции за считанные секунды выполняют. Совсем незачем их с места на место переставлять.
— Качество! — застонал Кудашов.
— Hy, милый! Качеством нас пока не попрекали. Вот укажут — тогда приструним кого надо. Всего и делов!
Кудашов негодовал. Он сворачивал чертеж в тугую трубку с таким выражением, будто душил змею. Не простясь, выскочил вон. Он жалел себя. Жалел до омерзения. Мысли о собственной наивности, о напрасном подвижничестве были неотчетливыми и почему-то путались с воспоминаньями о том, как ночами, пока он возился с расчетами, за стеной переливался упоительный смех соседки Алины Ланской, рокотал незнакомый мужской голос. Вскоре в комнате Ланской стал кричать по ночам младенец. Плач ребенка отвлекал Кудашова. Иногда он печально задумывался, отчего его самого так упорно минуют немудреные радости быта: семья, дети, достаток… Чтобы отогнать грусть, он мыслил о своем особом предназначении. Отдаленно видел себя ведущим инженером, признанным изобретателем.
Что ни говори, а надоело жить безликим. День за днем барахтаться в мелких производственных неурядицах. В душе вызрела потребность преобразований. Он вдохновенно взялся конструировать автомат… Теперь ему хотелось растерзать злополучное изобретение в клочья.
Но утолять ярость на глазах прохожих Константин позволить себе не мог. На него и так посматривали с опаской. Он шел в распахнутом пальто, галстук ветром закинуло на плечо, верхние пуговицы рубашки он оборвал еще в кабинете Дробинина, а кепку и перчатки забыл в гардеробе. Мокрый ветер ранней весны трепал его волосы, поднимал их дыбом над сухощавым костистым лицом. Крупные серые глаза от отчаяния и злости светились серебром, как лунные осколки. Чертеж рвался из рук. Картон грохотал, как жесть.