– Теперь давайте попробуем с вами.
Он встал с кровати и положил детектив на живот Лидке.
– А теперь?
– Ну ладно, хватит! – потеряла терпение парикмахерша. Скинула с себя книжку и засунула ее в тумбочку. – Чего тебе надо, гад? Чего привязался, а?
– Я объясню, – мягко сказал ей тот, кого она назвала гадом. – Книга эта совершенно неподвижна и у вас, и у меня. Но если в животе есть плод, то книга начинает шевелиться, даже если она – женская проза. И падает на пол. Почему? Потому что нерожденный младенец в животе уже шевелит своими ножками и ручками. Ему хочется жизни. Не только вам и мне, но и ему, слепому, немому, мокрому, как мочалка. Логично?
– Пошел отсюда! – твердо сказала Лидка. – Ты… псих!.. Полный псих… И опасный идиот. Вон!
– Да, да, сейчас… – засуетился гость, полез в карман и вынул оттуда визитную карточку. – По этому адресу вы меня всегда найдете. Я буду рядом по первому вашему требованию…
Лидка взглянула на кусочек картона, который держала в руках. На нем было выдавлено. – «К. Гейбл. Экзекутор. Улица Навалочная, 52».
– Экзе… – попыталась повторить она. – Это ведь от «экземы»?
– В известном смысле. Но не совсем. Это вроде менеджера среднего звена, но только по морально-этической части, мадам. Иногда по судебной. Наказание. Неумолимое и лютое, часто не соразмерное с деянием, – внезапно глаза его сузились и превратились в щелки, словно у хищного зверя. – Но это не мною заведено, это испокон века, мадам.
Лидка вдруг испугалась. Испугалась не слов, уж к словам-то любым она привыкла с детства, еще с тех пор, когда добродушный после выпитого портвейна отец назвал ее прошмандовкой. А вот тон… Тон был исполнен холодного спокойствия. Закаленной стали, о которой знал Павка Корчагин. Перед ней стоял, конечно же, маньяк. И с этим его маньячеством нужно было что-то делать.
– Но разве я нарушила закон? – спросила парикмахерша по возможности ровно и холодно, так, чтобы привести собеседника в светское чувство и установить пусть не дружественный, но дипломатический контакт.
– О нет. Тысячу раз нет, если говорить о человеческом законе. Но закон Божеский вы, конечно же, преступили. За этот грех я накажу вас смертью… – последнее слово гражданин произнес нежным шепотом, взял ее руки в свои и страстно поцеловал. – Вы умрете не сразу и будете мучиться долго. Будете звать на помощь, но никто к вам не придет. Язык ваш вывалится из гортани и будет гнить наподобие оторванной подошвы. Глазные роговицы высохнут до самого дна. На уголках ваших чудесных, слегка припухлых век будет выколото иголками только одно слово: «Воздаяние». И всё для того, чтобы ваше распущенное зловонное лоно, призванное давать жизнь, навсегда замкнулось бы в самом себе… Нет лона, нет и женщины. Разве не так?..