Через час и пятьдесят минут полета он снова переключил баллон, и тонкая струя сжиженного газа вырвалась, подобно воде из прохудившегося шланга. Струя протекла в угол корзины и столкнулась с плетением, находившимся примерно в шести дюймах под самой высокой перекладиной.
Все это время Джон Вайкинг спокойно курил.
Жидкий пропан начал разливаться потоком. Джон Вайкинг выругался, как ни в чем не бывало нагнулся, и от его зажженной сигареты газ вспыхнул и загорелся.
К счастью, все обошлось без страшного взрыва. Струя вспыхнула, как обычно вспыхивают струи, и пламя охватило плетеную часть корзины. Джон Вайкинг выкинул сигарету за борт, сорвал с головы легкую кепку и принялся отчаянно размахивать руками, гася очаги пламени в загоревшейся корзине, пока я пытался ликвидировать причину возникшего пожара и крутил вентиль газового баллона.
Когда огонь, дым и проклятия наконец развеялись по ветру, мы осмотрели корзину, обнаружив в ней дыру шести дюймов в диаметре, но никаких других повреждений не было.
— Корзины плохо горят, — спокойно проговорил он, словно ничего не случилось. — Не знаю, когда пламя прожгло бы больше, чем сейчас. — Он осмотрел свою кепку. Она была опалена по краям. После этого Джон Вайкинг, как маньяк, уставился на меня своими ясными голубыми глазами и несколько секунд не отрывал их.
— Вы бы не смогли погасить пожар защитным шлемом, — заметил он.
Я от души рассмеялся. Видимо, высота, на которой мы летели, дала мне возможность хохотать.
— Вы не хотите шоколада? — предложил он. В небе не было ничего, способного подсказать, где мы пересекли границу авиатрассы. Мы увидели вдалеке самолет или даже два, но рядом никто не пролетал. Никто не кружил над нами, чтобы заставить немного снизиться. Мы просто двигались вперед, рассекая небесное пространство со скоростью поезда.
В десять минут шестого он сказал, что нам пора приземляться. Если мы не совершим посадку ровно в половине шестого, его дисквалифицируют, а ему этого не хочется, он желает победить. И для победы он сделает все.
— А как кто-нибудь сможет узнать, что мы приземлились? — спросил я.
Он с жалостью посмотрел на меня и указал ногой на маленький ящик, прикрепленный к полу около одного из газовых баллонов.
— Здесь барограф. Он весь в красных печатях. Судьи запечатывают его перед стартом. Он отмечает изменения в атмосфере и перепады воздушного давления. В высшей степени точно. В полете мы постоянно поднимались, и наше путешествие отражено там ломаной линией, похожей на горную цепь. А когда мы окажемся на земле, линия станет ровной и плоской. Она лучше всяких свидетелей расскажет судьям, когда мы взлетели и когда начали спускаться. Верно?