– Прости меня, Крошка-Шико, – моляще зашептал кукловод, прижимая к груди марионетку. – Прости меня. Ты ведь знаешь, что я не хотел сделать тебе больно. Я не хотел тебя обижать. Давай помиримся и снова будем друзьями. Будем играть и танцевать – я по залу, а ты рядом, на своих нитках. Прошу тебя, не молчи, скажи мне что-нибудь... только не молчи. Скажи же мне что-нибудь...
– Ваше величество! – раздался за спиной звонкий женский голос.
Сгорбленное существо в черно-белой шахматной мантии, которое в действительности было королем Ронстрада, вздрогнуло и вскочило на ноги. Мигом преобразившийся – ставший стройным и наделенным гордой осанкой – монарх быстро спрятал куклу за спину, точно ребенок, застигнутый матерью с убитой им камнем птицей.
Небольшая дверца, прячущаяся за крайней слева колонной, была отворена. И именно оттуда появилась высокая женщина с подсвечником в руке. Дрожащий огонек вырывал из мрака прелестных очертаний овал лица, обрамленный длинными светлыми волосами, ниспадающими до самого пояса. Вольность прически удивила короля – должно быть, тому, что фрейлины не заплели волосы своей госпожи согласно порядкам и моде, была какая-то веская причина. Его величество поймал себя на том, что выглядывает за спиной женщины со свечой ее свиту, вечно гомонящую, точно стайка жаворонков, болтающую о чем-то бессмысленном, звонко смеющуюся и невинно строящую глазки всем, кто попадает в поле зрения: от различных дворцовых господ до портретов на стенах. Но в зале, кроме них двоих, никого не было, и тишину нарушал лишь шорох одеяний женщины, спешащей к нему и подобравшей подол своего темно-зеленого, как сосновая хвоя, бархатного платья.
Король бросил взгляд к тронам. Не увидит ли она случайно мертвое тело? Но под портьерой было пусто – ни трупа в шахматной мантии, ни лужи крови, ни короны... Корона была надета на его собственную голову, ее он почувствовал только сейчас.
Когда женщина подошла почти вплотную к монарху, он смог различить столь дорогие его сердцу черты. Но сейчас обычно светлый и будто бы даже светящийся лик утонул в тени, и от жуткого контраста с привычным королю стало не по себе. Уголки ее четко очерченных губ опустились книзу, являя собой нечто походящее на полную печали противоположность улыбки. В отражающих огонь свечи глазах застыла тоска, и даже слегка вздернутый носик королевы, который всегда придавал ей легкий оттенок детской игривости, сейчас показался чрезмерно оттопыренным и походящим на птичий клюв. Что-то во взгляде Беатрис говорило, что она боится его. Но в то же время осторожное прикосновение ее маленькой ладошки к руке супруга выдавало в ней попытку и желание понять и успокоить его.