Смена кадра: строй трубачей, выдувающих из меди три пронзительные ноты.
Смена кадра: сам первосвященник Милк, святой поджигатель, с единственным застывшим глазом и скрещенными на груди руками.
Смена кадра: светловолосый палач, расхаживающий вдоль лестниц и зажигающий погребальные костры из огнемета. Снопы пламени, извергающегося из раструба.
Режиссер постарался во всех деталях отразить сожжение. На экранах раскрывались рты, извергая дым и искры. Лица сморщивались, как выброшенные на берег медузы. Чернели бедра, лопались глаза, загорались волосы, обугливались мышцы. Нестерпимый зной жег стриженую голову Джули. Воздух содрогался от истошных воплей. Тошнотворный запах горелой человечины сгустился над ареной.
Второй антракт.
Подсобные рабочие внесли алюминиевые ведра, наполненные водой, — «водой из священной реки», поясняли субтитры. Они выплеснули благословенную жидкость на погребальные костры, загасили их, как когда-то Джули погасила Атлантик-Сити. Отвязав еще дымящиеся скелеты, рабочие унесли их на специальных носилках.
«Действие третье. Антираспятие для Антихриста».
Вот оно. Назад дороги нет.
Джули проняла дрожь, она застонала. Вдруг ощутила, что мочевой пузырь вышел из повиновения. По ноге заструилась теплая жидкость.
Из-под решетки в бункер въехала телега с сеном, влекомая тощим паршивым ослом. Правил им все тот же, в белом колпаке.
— Садись, — скомандовал он. И сквозь зубы добавил: — Еврейский Антихрист.
— Сяду, если захочу, — едва ворочая языком, отвечала Джули.
Осел противно крикнул. Пижама взмокла, Джули бил озноб.
— Садись, царица иудейская.
Джули посмотрела на монитор. На арену выкатилась громоздкая конструкция: нечто одновременно фривольное и зловещее, знакомое и гротескное. Карусель, поняла Джули. Не какая-нибудь, а та самая, с Железного пирса. Скрипучая развалина, с которой они с Фебой когда-то стащили деревянного льва. Остались ли там другие деревянные животные, видно не было, поскольку вся карусель от козырька до помоста была забита фанерой, раскрашенной в черные и белые квадраты, как шахматная доска. Вся конструкция напоминала огромный барабан, лежащий на боку. Карусель медленно вращалась под фальшивые звуки «В приморском граде на Променаде», доносившиеся из встроенного органа. Двое мужчин в белых полосатых пижамах были прибиты к белым квадратам. Два живых человека, распятых, истекающих кровью, — и на карусели.
Рассмеявшись, Джули забралась в тележку и опустилась на душистое сено. Возница взмахнул кнутом, и тележка покатилась, переваливая через песчаные бугры, покачивая Джули, словно она снова сидела верхом на украденном деревянном львенке. Она рассмеялась. Ведь все это было так смешно, обхохотаться можно! Наконец-то до нее дошло, до чего все это смешно. Джули вспомнилось, как на втором курсе она посещала занятия по риторике под названием «Христианские символы в массовой культуре». Этот идиот профессор усматривал символы христианства во всем, начиная с комиксов про супермена и заканчивая Элвисом Пресли. «Скажите, доктор Шеффилд, если женщину прибивают гвоздями к карусели с Железного пирса, это, случайно, не делает ее символом христианства?»