Потом Игорь еще долго сидел у свежего холмика, прижав одной рукой к себе Сипсика. Замызганная матерчатая кукла глупо улыбалась, глядя на мир глазками-пуговками.
Игорь очень боялся погони, старался делать длинные переходы. Детям было тяжело. Максима временами приходилось нести на плечах. Остальные пацаны терпели, но было видно, что сил у них почти не осталось. Развести огонь толком не получалось, небо постоянно было затянуто облаками, моросил дождь. Ночью грелись, сбившись в кучу. Ели что под руку попадется, сырое и несоленое.
В груди теперь болело постоянно. Сильно. Игорь то и дело сплевывал рыжеватую мокроту, его бил озноб. А после того как они попали под ливень, он целый день провалялся под разлапистой елью, стараясь прийти в себя. Проваливался в забытье, снова возвращался в реальность. И опять терял сознание… Как маятник — туда-сюда.
Андрюшка поил его водой.
Лучше Игорю не стало. Но все же он нашел в себе силы, чтобы подняться и снова идти. Идти туда же, куда и раньше.
На восток.
Несколько дней подряд параллельным курсом с ними трусила небольшая собачья стая.
Псы приглядывались к выдыхающимся людям, прикидывая шансы на успех. Игорь хрипло кричал, когда они подбирались слишком близко. Кидал в них камни и палки. Собаки, рыча и огрызаясь, отходили. Пока еще они были сыты. Просто думали о будущем, потому и не отставали.
На пути попадались выжженные деревни. Кое-где на деревьях болтались висельники с выцветшими табличками на груди…
Зачищенная территория.
Игорь смутно вспоминал виденную в юности немецкую книгу периода Третьего рейха, в которой на территории балтийских государств были напечатаны проценты неполноценных в расовом плане народов. На Эстонии стояла крупная надпись: JUDENFREI.
Сейчас, как и тогда, «всяких прочих русскоязычных» к полно ценным никто не причислил. И старательные ребята, которые один только сатана знает, каким образом сохранились с тех давних пор, когда герр Гейдрих составлял свой печально знаменитый отчет, снова принялись за работу…
— Пап, что это? — спросил как-то раз Андрюшка, указывая на дымящиеся развалины очередной деревни.
Игорь долго молчал, а потом тихо ответил:
— Обыкновенный фашизм.
— Что такое… фашизм? — ребенок будто попробовал незнакомое слово на вкус. И, судя по кислой мине, оно ему не понравилось.
— Это когда всё совсем плохо, — сказал Морозов. — Когда хуже некуда.
Морозов спустился вниз, дети пошли следом.
Около одной из сохранившихся стен лежали обугленные тела. Стоял мерзкий, густой запах. Вдоль улицы бежала рыжая с подпалинами собака с костью в зубах.