Морозов яростно рубил дубинкой направо и налево, пробивая черепа, с хрустом ломая кости. Он несколько раз падал на жесткие ступени, отпихивал тех, кто прыгал на него сверху, снова вставал. Опять падал. Ворочался, как медведь, под собачьей стаей. Потерял дубинку, но успел перехватить чью-то волосатую руку с тесаком. Со всей дури впечатал чужой кулак в камень, выхватил оружие из изуродованных пальцев.
Шаг за шагом Игорь отступал. Драка уже потеряла смысл. От запаха крови дурела голова, холодило в груди…
Когда очередная волна тварей откатилась назад, Морозов вскочил на площадку, где лежала Лена. Тяжело опустился на каменную плиту, исподлобья глядя на тех, кто утаскивал тела вниз, в подлесок нижнего города.
Существа отступали. Хватали поверженных сородичей и, гикая, отходили вниз. Как звери…
Постепенно Игоря начало отпускать. Мутное помешательство, окутавшее сознанием перед дракой, вытекало. На место холодной ярости берсерка приходило опустошение.
Он снова увидел в тварях людей. Гадких, уродливых, но людей. Начал понимать, что они говорят, о чем кричат и почему стонут.
Морозов узнал Буфера. Тот сидел у стены и зажимал рукой ужасную рану на животе. Буфер молчал. Только буравил Игоря полным ненависти взглядом. Его ноги подергивались, словно предчувствуя близкую агонию.
Игорь устало сплюнул розовым.
Буфер откинул голову назад и закрыл глаза. Его люди деловито скидывали мертвых вниз, там их подхватывали другие. Все с опаской посматривали на Игоря.
Морозов вспомнил старинную циничную поговорку: только бизнес, ничего личного. Теперь она могла звучать иначе: просто еда, ничего личного…
Страшно вскрикнул Буфер. Крик перешел в булькающие хрипы. Бывшие подчиненные споро перерезали командиру горло.
Ничего личного…
Потом они ушли. Не оборачиваясь. Игорь больше их не интересовал.
Деловые люди. Или деловые нелюди. Есть ли разница?
Морозов остался лежать на каменной площадке, вместе с женщиной, которую любил. С той, которая по-настоящему любила его.
Из-под Лены натекла большая лужа крови. Тело медленно остывало.
Игорь подполз ближе, сел, привалившись к щербатой кладке, положил голову Лены себе на колени и долго гладил спутанные волосы, бормоча что-то ласковое, успокаивающее. Наверное, на какое-то время он сошел с ума. Разговаривал, спорил с кем-то, но беззлобно, будто бы уговаривая. По лицу безостановочно катились слезы. На свои раны он не обращал внимания. Ушибы, ссадины, рассеченное лицо и глубокая царапина на бедре, заплывший глаз, налившийся кроваво-синей блямбой — все это сейчас было как-то незначительно, несерьезно.