— Ну что ж, — развернулся к окружающим его людям Флинт. — Могу сказать только одно. Мы победили. Перенос произошел удачно. Может, по бокальчику винца? Есть отличное Chablis…
Мишка в одиночестве сидел в своем кабинете, куда несколько минут назад его привез Витиш, и заворожено смотрел на последнюю, наполненную черной энергией «Гекату», изъятую на той даче, где прятали Королева. Он сидел и не мог оторвать взгляд от сосуда, в котором плескались стоны людей, раненных на ограблениях, многочасовая агония Халендира и его жены, и еще много-много чужой боли и чужого ужаса…
Мишка прикоснулся к сосуду ладонями. Синестрит был холодным и каким-то липким — Мишка с трудом оторвал от него руки.
Достав телефон, Мишка набрал номер В.В. Бешеного.
— Владимир Викторович… как там?
— Без изменений, — ответил доктор тихо. — В переводе на русский — хреново…
Не попрощавшись, Мишка прервал связь и снова положил руки на сосуд, наполненный черной субстанцией.
Что он знал о сестрах Кауровых? Только то, что уже почти четыре года они живут вдвоем — с тех самых пор, как их родители одним холодным февральским вечером сделали самый важный выбор в своей жизни: подставили свой автомобиль под удар сползающего с обледеневшей дороги в крутой обрыв экскурсионного автобуса. И спасли всех его пассажиров. Но не себя.
И еще Мишка знал, как трепетно относится Марина к младшей сестренке. Как способна она ночь напролет сидеть возле Ирининого изголовья только потому, что градусник показал 37,2. Как волнуется она, когда Ришка пересказывает ей свои школьные злоключения. Как переживает от того, что не способна уделить сестре больше времени из-за работы…
Случись что-нибудь с Ириной — Мишка даже про себя боялся произнести слово «смерть» — несчастье искалечит Марину, словно близкий разрыв снаряда. От таких несчастий люди приходят в себя очень долго… и не всегда даже время способно заглушить эту боль.
А ведь Марина не знает еще, что, в сущности, в несчастье с Иринкой виноват Мишка, и что ее болезнь берет свое начало из того самого медальона, который подарил ей он. Да, Мишка не мог знать, каким странным бывает иногда эхо войны… но такой довод годиться только для самооправдания. А оправдываться Мишке не хотелось. Слишком тепло он относился к Марине, чтобы кривить перед ней душой.
Мишка прислонился лбом к сосуду и вдруг отчетливо понял, что если с Иринкой случится страшное — Марина тоже навсегда будет для него потеряна. Даже если он простит ему историю с этим аненербевским медальоном, все равно та Марина, какую он знал — решительная, остроумная, нежная и прекрасная — утонет в океане собственного горя. Человек, потерявший самое дорогое, что есть у него на всем свете, не может оставаться прежним.