Печальные мысли цесаревны перебила вошедшая фрейлина. Она доложила ей, что Нарышкин, ее гофмаршал, желает ее видеть, что очень ему нужно.
— Еще что? Ах, Боже мой, да ведь я больна. Как же могу я принять его! Ну да, впрочем, ничего, пусть войдет, только дай мне большое одеяло.
Цесаревна закуталась в поданное одеяло и ждала Нарышкина.
— Что там такое? Какие напасти? — встретила она его.
— Истинно, что напасти, ваше высочество; нас уж и Верховный Совет теснить начинает. Обратились ко мне письменно, узнали, вишь, что ваше высочество, имея свои доходы и поместья, все же получаете столовые деньги из царского дома, что ваши счеты очень велики…
— Ну, так что ж? Я ничего не понимаю.
— Да вот, ваше высочество, уж не знаю я, как и быть. Точно, что у нас хозяйство плохо ведется, всякий тащит себе, что хочет, вина одного сколько выходит, ужас! Вот они объявляют, что без моего требования ничего отпускать не станут. А я прошу уж вас, увольте меня, я не стану ни во что мешаться.
— Да что ж мне самой входить во все это, что ли? Неужто моим гостям и людям не пить, не есть, а мне каждый кусочек усчитывать? Не привыкла я к этому. Так только‑то и всего? И затем‑то вы пришли ко мне?
Нарышкин пожал плечами.
— Это не так пусто, как вам кажется, принцесса.
— Нет, это очень пусто. Пожалуйста, меня не тревожьте, я нездорова. Придет государь, скажу ему, и нас не будут беспокоить из Верховного Совета.
Нарышкин с недовольным лицом вышел, а Елизавета снова погрузилась в свои мысли.
Из окон неслись завывания ветра; мелкий дождь зарядил; небо — одна туча серая, непроглядная. Все это еще больше раздражает цесаревну! Тоска ее давит, скучно, душно.
— Призовите ко мне девушек, — говорит она фрейлине, — да сами все придите, песни, что ли, мне спойте, тоска такая…
В ее спальню собираются девушки–служанки и фрейлины.
— Спойте мне что‑нибудь, спойте, да веселое! — потягиваясь, говорит Елизавета. Они запевают песню, но выходит невесело — старая знакомая песня, напев такой тоскливый. Откуда взять иного — нету!
— Перестаньте, замолчите! — со слезами в голосе останавливает их цесаревна, — лучше расскажите что‑нибудь, какие новости?
Новостей нет особенных, все те же. Толкуют девушки, что князь Долгорукий, Иван Алексеевич, все больше и больше бесчинствует. Вишь, теперь в дом к Шереметевым повадился, видно, с пути сбить хочется ему молодую графиню.
— Слышала уж я это, — тоскливо отзывается Елизавета, — много про него болтают, а разобрать хорошенько, так немало и врак окажется. Про меня еще пуще того болтают. Ах! Тошно мне, тошно! — мечется на своей постели красавица. — Оставьте меня, уйдите, позовите ко мне Аринушку.