Рольф предложил свой вариант, и я с удовлетворением отметил, что и на этот раз он отвечает всем требованиям безопасности и конспирации. Сразу чувствовалось, что в лице Рольфа я имею дело со специалистом достаточно высокой квалификации, который добротно подготовился к этому разговору и предусмотрел все детали нашего дальнейшего общения.
Тренировка тем временем закончилась, и всадники по одному потянулись к выходу из манежа.
Татьяна помахала мне рукой, я ей ответил тем же жестом и, не оглянувшись на Рольфа, пошел в сторону конюшни, чтобы, пока она будет переодеваться, сделать ее работу: расседлать лошадь, ополоснуть копыта из шланга и растереть круп соломенным жгутом…
Когда мы втроем снова пришли на автостоянку, «фиата» у пивного бара уже не было. Сначала я подумал, что те, кто сопровождал нас до клуба, сменились и предоставили возможность побаловаться пивком своим коллегам, но ошибся: по пути к дому ни Иришка, которая снова взгромоздилась на подлокотник, ни я не заметили за нами слежки.
Еще во время беседы с Рольфом возле манежа я уже почти не сомневался, что будет принято решение продолжить с ним работу.
Конечно, я понимал, что и мне, и моим руководителям придется еще долго и всесторонне обсасывать его предложение, как мозговую косточку, но я также понимал, что обсосать ее до искомой белизны мы при всем нашем желании все равно не сумеем. Впрочем, это было невозможно, потому что в таких делах не бывает полной ясности не только на начальном этапе, но иногда и на протяжении всей последующей и притом весьма продолжительной работы. И хотя окончательное решение являлось прерогативой руководства, от моего мнения тоже многое зависело, потому что работать с Рольфом предстояло мне, и никому другому.
А в том, что работать придется, я почти не сомневался, потому что во всех его действиях и ответах на мои вопросы было нечто такое, что вызывало к нему доверие. Все его поступки, начиная с того момента, как он подсунул конверт под дверь моей квартиры, подчинялись жесткой логике, и эта логика соответствовала моему профессиональному пониманию подобных ситуаций.
Он не стал изображать из себя друга нашей страны, а честно сказал, что не испытывает к Советскому Союзу особых симпатий. Я поверил этому гораздо больше, чем если бы он клятвенно стал уверять меня в том, что ему очень нравится советский образ жизни. Бесспорно, было бы замечательно, если бы он, решаясь на такой небезопасный для него шаг, руководствовался, как говорят в таких случаях, идеологическими мотивами. Но где их взять, этих идейно близких нам людей, если в подавляющем большинстве сотрудники западных секретных служб враждебно настроены к нашей стране, поскольку набираются из привилегированных слоев общества? Да и за что им любить наше государство, если они с детства воспитывались в духе неприятия всего советского?