Долго обсуждали план наступления на Мешхед и, наконец, согласились с предложением Салар-Дженг а. Реввоенсовет принял также решение поручить командование восточным фронтом самому Салар-Дженгу, а юго-восточным— мне. Я не ожидал, что после прошлого заседания, когда я выступил против него, Салар-Дженг даст мне такое ответственное поручение. Назвав мое имя, он добавил:
— Гусейнкули-хан уже показал себя боевым командиром, на него можно положиться.
Поблагодарив за доверие, я обратился к реввоенсовету с единственной просьбой: дать мне только кавалерийские части и два пулемета.
— Я кавалерист, с пехотой и артиллерией дела почти не имел, А со своими всадниками поставленную задачу я выполню.
Салар-Дженг, улыбаясь, напомнил:
— Ну, положим, здесь, в Боджнурде, вы и без всадников действовали лихо, но я вас понимаю, сам кавалерист. Можете выбрать себе лихих рубак и завтра же выступайте на Миянабад. Да, чтобы легче было иметь дело с гражданским населением, рекомендую вам в заместители сугубо штатского человека — Мамед-Ага-Саркизи.
Я хотел сказать, что заместителем у меня вполне мог бы быть Аббас Форомарз и что Мамед-Ага-Саркизи мне совсем неизвестен, но я встретил твердый взгляд Салар-Дже-нга и промолчал.
Выступать решено было на рассвете, и я понимал, что утром уже не смогу проститься с близкими. Но дел было столько, что вырваться я сумел только поздно вечером.
Стук копыт моего Икбала едва оборвался у ворот, как мама уже вышла встречать меня, словно стояла за калиткой. Привязав коня, я обнял ее.
— Ну, наконец-то, дождались,— сказала она, вытирая слезы,— Гульниса с Мирнисой нарвали виноградных листьев на долму — ты ведь любишь... Я приготовила и все ждала, ждала... Отец говорит: некогда ему, у него важные дела. А мое сердце чует, что придет мой Гусо...
Отец и сестренки тоже еще не ложились и очень обрадовались моему приходу.
За поздним ужином отец степенно расспрашивал меня о последних новостях, слушал и кивал в знак внимания. А я говорил обо всем, только не о том, что рано утром мы покидаем город. Мама молча смотрела на меня, подперев ладонью щеку, и в глазах, еще влажных от слез, была такая любовь и такая тоска, что мне становилось не по себе. Неужели чуткое материнское сердце говорит ей, что опять пришло время расставаться?..
Мне вдруг стало стыдно оттого, что я сразу не сказал им правду. Я хотел, чтобы этот последний перед долгой разлукой вечер прошел в тихой семейной обстановке, чтобы всем было хорошо. Но разве им будет легче, если они узнают обо всем в последний момент? И я сказал, потупившись: