Недолго длилась эта кровавая битва, но мне эти мгновения показались бесконечными. Наш противник не выдержал натиска и, оставив на пыльной дороге убитых, раненых и затоптанных копытами, отступил в заросли камыша.
Мы не стали врага преследовать...
В одном селе к нам подошел крестьянин, лицо которого показалось мне знакомым. Я вглядывался в его заросшее рыжеватой бородой лицо, а он смущенно мял пальцами край рубахи и не решался заговорить первым.
— Не узнаете, Гусейнкули-хан?— робко спросил он наконец.
И тут я вспомнил — это был один из новых членов реввоенсовета.
— Вы?— удивленно воскликнул я.— И здесь? В таком виде?
Он опустил глаза. На его загорелых щеках проступил румянец. Но, совладав с собой, он поднял взгляд и ответил твердо, почти с вызовом:
— Да, здесь. И в таком виде. Я из этого села. И вот — вернулся. А что я мог сделать? Ну, что?
— Ладно,— примирительно, понимая его состояние, сказал я,— давайте сядем, поговорим.
Он оживился, пригласил:
— Зайдем ко мне, мой дом рядом...
Но нам надо было идти дальше, засиживаться не было времени.
— Расскажите, что произошло, мы ничего толком не знаем.
Он помолчал, наматывая на палец волосы бородки. Потом заговорил:
— Мы подошли к Кучану... Правительственные войска встретили нас огнем пулеметов. Мы дрались двенадцать часов. Потеряв с полсотни солдат убитыми и столько же ранеными, осажденные бежали в горы. А мы потеряли только шестерых. В Кучане на одном из зданий мы увидели красный флаг. Это было помещение советских торговых организаций. Салар-Дженг решил: счастливое предзнаменование. Нам казалось, что победа всегда будет сопутствовать нам. Но вышло иначе...
— Почему, почему вы не взяли Мешхед?— не выдержал я.
Он вздохнул.
— Салар-Дженг рассчитывал, что в Мешхеде к нам присоединятся местные войска. Но подготовленное в Мешхеде восстание было предупреждено. Гарнизон разоружили и заменили свежими войсками, прибывшими из Теге- . рана. А у нас оставалось по два патрона на винтовку. Так что нам было делать?..
— Чуяло мое сердце, промедление в Брджнурде дорого нам обойдется,— вставил Аббас.— Так оно и вышло. Если бы двинулись сходу...
Мы долго молчали.
— Ну, нам пора,— сказал я.
Член реввоенсовета разгромленной армии тихо сказал:
— Вы не судите меня строго. Я бы пошел с вами, но... Я останусь.
Уже далеко за селом Аббас проговорил:
— Он был крестьянином, стал солдатом. Он ждал от революции много. А чего конкретно? Разве мы объяснили ему и всем другим крестьянам? Восстание не дало им ответа на главный вопрос: что делать после победы? А по-моему, и сам Салар-Дженг не задумывался над этим. А крестьянин не любит разговоров вообще...