Пришел дежурный на сегодня, бритоголовый и страшно уродливый Крючок — уродства которого Евгений Романович не замечал, привыкнув, — туберкулезный зек, похоже, теперь до смерти прописанный в тюремной больнице.
— Вали, — сказал Крючок, — зав не велел тебе жрать. К себе требует.
— Как не велел? — спросил Евгений Романович.
— Вали, вали...
Екнуло сердце. Он поднялся быстрее, чем надо, и голова закружилась, Крючок задвинулся туманом, даже тумбочку рядом с кроватью заволокло словно белым облаком. Пот выступил на лице, намокла спина и под мышками. Он сел на кровати и передохнул. Потом медленно и осторожно поднялся, медленно пошел в коридор, волоча ноги.
— За вами приехали, — сказал зав отделением.
— Совсем отпустят?
Зав пожал плечами.
— Может быть.
Повезли его опять в вороне, ничего не объясняя. Он растерянно думал, голова кружилась от слабости, зачем опять следователь, зачем тюрьма, если хотят объявить, что свободен, разве нельзя было принести извинения в больнице?
Его привезли в новую тюрьму. Началась нудная процедура приемки заключенного. Холодные стены, решетки. После первого обыска и длинного ожидания — второй обыск во внутренней тюрьме, повторение первого, словно бездушные механизмы, охранники раздевали его до гола и смотрели в рот и в уши, протестовать было бесполезно, это он знал; сил не было. Голова кружилась, белый туман заслонил зрение.
Чужие руки чужих людей коснулись его, грубо приказывая повернуться, наклониться. Сильнее наклониться. Кожа отсутствовала, они об этом не знали, прикасаясь к оголенным нервам, к мясу, кровоточащей душе безликого и ненавистного, потому что заставлял их работать, существа, не похожего на человека.
Евгений Романович дернулся, судорогой сдавило живот. Прорезало память, так было неоднократно, в одно мгновение сразу вся высветилась безрадостная жизнь, между судорогой в животе и тошнотой вслед за нею тут же в унизительной позе, с согнутой спиной и раскоряченными голыми ногами, на одну короткую секунду его жизнь со всеми мелкими подробностями повторилась в его памяти, будто в медленном многосерийном фильме, а на самом деле за мгновение всего лишь судорожный ком из желудка успел рвануться наверх, из пищевода устремился в гортань и в рот, и первая порция блевотины выплеснулась из открытого рта на пол, они отпрянули, почти что человеческой брезгливостью перекосило лица.
Он развелся с женой шесть лет назад, и все эти шесть лет жил один. Родителей не было, они умерли. Сестер и братьев никогда не было. Были двоюродные, и дальние родственники, но никто никого не любил — давно прекратились отношения и со стороны мамы, и отца: такая была родня. Он остался полностью один.