Моя старшая сестра Нкирука стала женщиной под африканским солнцем, и кто может винить ее, если африканское солнце такое жаркое, что распалило ее, что она стала вертлявой и кокетливой? Кто бы, прислонившись к столбику веранды у своего дома, не улыбнулся бы добродушно, глядя на мою мать, укоризненно говорящую: «Нкирука, доченька, ты не должна так улыбаться взрослым парням»?
А я… Я была женщиной под белыми лампами дневного света, в подвальной комнатушке центра временного содержания, в сорока милях от Лондона. Там не было времен года. Там было холодно, холодно, холодно, и некому мне было улыбаться. Те холодные годы превратились в льдинку внутри меня. Та африканская девчонка, которую заперли в центре временного содержания, бедняжка, она не ушла безвозвратно. В моей душе она до сих пор заперта там, навсегда, под безжалостным светом ламп дневного света, она так и сидит на зеленом линолеумном полу, согнув ноги в коленях и прижав к ним подбородок. А та женщина, которую выпустили из центра временного содержания, то существо, которое я собой представляю, — это совсем другой человек. Новая порода. Во мне нет ничего естественного. Я родилась — вернее, переродилась — в плену. Я выучила ваш язык по вашим газетам, я одета в ваши обноски, и мои карманы болят из-за того, что в них нет вашего фунта. Будьте добры, представьте себе рекламную вырезку из журнала Save the Children[1]: улыбающаяся молодая женщина, одетая во что-то розовое, поношенное, вынутое из мусорного бака на стоянке возле вашего местного супермаркета, которая говорит по-английски так, как пишут в передовых статьях Times. Я бы перешла на другую сторону, чтобы с собой не встретиться. Честно говоря, это единственное, в чем согласны между собой люди из вашей страны и люди из моей. Они говорят: «Эта девчонка-беженка — не одна из нас. Этой девчонке среди нас не место». Эта девчонка — полукровка, дитя, родившееся от неестественного союза, незнакомое лицо при свете луны.
Итак, я беженка, и мне бывает очень одиноко. Моя ли вина в том, что я не выгляжу как англичанка и не говорю как нигерийка? А кто говорит, что англичанка должна иметь кожу бледную, как облака, проплывающие над ней летом? Кто говорит, что нигерийка обязана говорить по-английски неграмотно, будто английский язык столкнулся с языком ибо[2] где-то высоко-высоко, в атмосфере, и пролился дождем, и попал ей в рот, и она чуть не захлебнулась, и ей остается только рассказывать истории про яркие африканские краски и вкус жареного плантайна[3]? Причем рассказывать не просто так, а так, словно она несчастная, которую спасли во время наводнения, и она до сих пор выкашливает из своих легких колониальную воду.