Вопрос был слишком расплывчатым для того, чтобы вызвать у стрелка интерес. Вот Катберта он бы точно заинтересовал, причем живо заинтересовал (и он бы наверняка выдал по этому поводу неплохую шутку), но Катберта больше нет, как нет и Рога Судьбы, и теперь стрелку только и остается, что идти вперед. А ничего другого он просто не знает.
Он курил, и смотрел на парнишку, и вспоминал Катберта, который всегда смеялся — так и умер, смеясь, — и Корта, который вообще никогда не смеялся, и Мартена, который изредка улыбался — тонкой и тихой улыбкой, излучавшей какой-то тревожный свет… точно глаз, открытый даже во сне, глаз, в котором плещется кровь. И еще он вспоминал про сокола. Сокола звали Давид, в честь того юноши с пращой из старинной легенды. Давид — и стрелок в этом ни капельки не сомневался — не знал ничего, кроме потребности убивать, рвать и терзать, и еще — наводить ужас. Как и сам стрелок. Давид был вовсе не дилетантом: он был в числе центровых, ведущих игроков.
Разве что в самом конце уже — нет.
Внутри все болезненно сжалось, отдаваясь пронзительной болью в сердце, но на лице у стрелка не дрогнул ни единый мускул. И пока он смотрел, как дымок от его самокрутки растворяется в жарком воздухе пустыни, его мысли вернулись в прошлое.
Белое, безупречно белое небо, в воздухе — запах дождя. Сильный, сладостный аромат живой изгороди и распустившейся зелени. Конец весны. Время Новой Земли, как его еще называли.
Давид сидел на руке у Катберта — маленькое орудие уничтожения с яркими золотистыми глазами, устремленными в пустоту. Сыромятная привязь, прикрепленная к путам на ногах у сокола, обвивала небрежной петлей руку Берта.
Корт стоял в стороне от обоих мальчишек — молчаливая фигура в залатанных кожаных штанах и зеленой хлопчатобумажной рубахе, подпоясанной старым широким солдатским ремнем. Зеленое полотно рубахи сливалось по цвету с листвой живой изгороди и дерном зеленой площадки на заднем дворе, где дамы еще пока не приступили к своей игре.
— Приготовься, — шепнул Роланд Катберту.
— Мы готовы, — самоуверенно проговорил Катберт. — Да, Дэви?
Они говорили друг с другом на низком наречии — на языке, общем для судомоек и землевладельцев; день, когда им будет позволено изъясняться в присутствии посторонних на своем собственном языке, наступит еще не скоро.
— Подходящий сегодня денек для такого дела. Чуешь, пахнет дождем? Это…
Корт рывком поднял клетку, которую держал в руках. Боковая стенка открылась. Из клетки выпорхнул голубь и на быстрых трепещущих крыльях взвился ввысь, устремившись к небу. Катберт потянул привязь, но при этом немного замешкался: сокол уже снялся с места, и его взлет вышел слегка неуклюжим. Резкий взмах крыльями — и сокол выправился. Быстро, как пуля, рванулся он вверх, набирая высоту. И вот он уже выше голубя.